Какая еще Барби? При чем здесь кукла? Вáгин, наверное, сейчас убеждает себя, что я помешалась от счастья, только вот не буйно, как он, вне всякого сомнения, ожидал, а на удивление тихо. Впрочем, какая разница, что он там себе думает?!

Пять минут назад я спокойно собралась и, глядя в глаза ничего непонимающему Вагину (я так и оставила его в прихожей, не предложила ни пройти, ни убраться вон), сказала одно единственное слово – «Барби», и вышла за дверь собственной квартиры. Сказала так, будто это некий секретный код, какая-то понятная нам обоим аллегория, которая все объясняет. Хотя, сама не понимаю, какая еще Барби?

Иду вот сейчас по свежему снегу, и все кругом новое и свежее. А я… старуха! Не такая, знаете, дряхлая и беспомощная, а древняя, мне будто несколько тысяч лет! И все на свете я уже видела, и все уже случалось со мной…

А ведь и правда случалось! И Барби я вспомнила отнюдь неслучайно. Да уж, конечно, сравнить Вагина с куклой странно как-то, но все-таки…

Мне было одиннадцать, когда вместо пластмассовых уродцев с полудетскими, полугуманоидными телами и гидроцефальными головами появились эти красавицы – с правильными чертами лица, макияжем и, как тогда казалось, идеальными фигурами взрослых девушек. Стоили эти куклы каких-то баснословных денег, каких, точно не помню, пожалуй, где-то как и предел мечтаний взрослых дам тех лет – финские сапоги. И продавались там же – на «тучах» или «толкучках» – рынках со спекулятивными импортными товарами. 

Конечно, Барби была мечтой каждой девочки моего возраста, но для меня какой-то все-таки особой. Не смогу вспомнить сейчас, с чего я так помешалась на этой кукле, но я бесконечно придумывала, какие наряды ей сошью, даже собирала в коробке тряпочки на случай, если она вдруг волшебным образом у меня появится, а это все равно, что сейчас бы я подбирала чехлы на сидения в «Порше». Я склеивала домики из обувных коробок, внутри обклеила настоящими, оставшимися с ремонта в квартире обоями.

Наверное, спустя некоторое время я бы просто спокойно переросла эту свою «Барби-манию», как в действительности вскоре и случилось. Но моя мама имела неосторожность как-то намекнуть мне, что, может быть, хотя и маловероятно, но все-таки, если папе заплатят обещанную премию, а я окончу четверть на «пятерки», то в день рождения может случиться всякое…

И вот день рождения. Просыпаюсь утром, мама и папа стоят у кровати. Протягивают сверток, я уже понимаю, что он какой-то слишком большой и бесформенный для того, что я жду, но все-таки есть еще надежда. Открываю – китайское платье «Дружба» – рюши и вышивка. Тоже, кстати, весьма недешевый и дефицитный в то время подарок. Верх нарядности для девочки восьми-десяти лет. Но мне двенадцать! И я хотела Барби! Дальше происходит сцена, в точности повторяющая день рождения Малыша из «Карлсона» – «А как же собака?!» – в моем случае «Барби». Мама сначала успокаивает, потом уже злится, объясняет, что это просто дурной каприз, что мой папа инженер, а не спекулянт какой-нибудь, и вообще, я уже года два, как ни в какие куклы не играю. Но это не кукла, это Барби!..

Я скоро забыла это свое детское горе. Ведь, действительно, уже исполнилось двенадцать, и вскоре появились уже совсем другие интересы: помада, записки от мальчиков, тайком выкуренная сигаретка на пять человек…

Надо сказать, и мама была впредь осторожна со своими обещаниями и подарками. Очередной казус у нас вышел с ней лишь через пять лет – на мое совершеннолетие. В числе множества подарков, действительно, нужных и желанных, мама, шутки ради, вручила мне эту самую куклу. Как же она была изумлена, когда, вместо того, чтобы вспомнить детство и посмеяться от души, я зашвырнула пластмассовую уродину под стол и забилась в истерике! Я рыдала взахлеб, не помогала ни валерьянка, ни сигарета, ни рюмка коньяка. Мамочка бегала вокруг меня, не зная, что и делать. Заходил Рома Выгоцкий, пытался что-то сказать, подаренные розы полетели в него. Мудрая, уже в те годы, Ларка сумела как-то тактично спровадить гостей. Папа, к счастью, был в командировке. 

Бедная, бедная мама. В тот вечер она поняла, сколь неуместен был ее подарок. Детство ее дочурки безвозвратно ушло, и слезы мои на этот раз были слезами взрослой женщины, переживающей отнюдь недетское горе. Прорывавшись, я рассказала ей все: о том, что в очередной раз (да, в восемнадцать лет это был уже очередной!) меня бросил Вагин, о том, что люблю его как сумасшедшая, о том, что, вероятно, беременна.

Помню, как мама подобрала из-под стола эту злосчастную куклу, которая уже и ей казалась злой насмешкой, долго крутила ее в руках, потом сказала: «Ну, что ж, решишь рожать – обойдемся, если что, и без этого твоего Вагина. Папу возьму на себя. Все у нас, доченька, будет хорошо. Все как-нибудь наладится».

Все, и правда, вскоре как-то наладилось. Беременность не подтверди-лась. Вагин спустя недолгое время опять ненадолго «озарил мою жизнь» своим присутствием. Я решилась перейти с факультета экономики, куда поступила за компанию с Ларкой, на журналистику.

Ту Барби мама неоднократно порывалась выбросить, но я еще долго хранила ее, пока не переехала в собственную квартиру, при переезде она и затерялась. Зачем хранила? Наверное, она была для меня символом перехода во взрослую жизнь. Когда я страдала по Вагину слишком уж невыносимо, я доставала ее, и это придавало мне какую-то спасительную злость и выводило из отчаяния. А уж отчаяния за годы моего все никак не оканчивающегося романа я пережила немало…

И вот, Вагин, ты пришел. Пришел не как всегда – отдохнуть в «тихой обители», как ты называешь мой дом, и не хмельным попутным ветром тебя занесло на пару месяцев, как тоже бывало не раз. Ты пришел по-настоящему. Так, как я ждала полжизни. Да, ровно половину, без преуве-личения: сейчас мне тридцать два, а впервые я осмелилась выпить, как помнится, ликера, и целовалась с тобой «по-взрослому» как раз на свое шестнадцатилетние.

   Ты стоишь у меня на пороге с театрально-многозначительной улыбкой – эдакий премьер провинциальной драмы. Пожалуй, даже репетировал перед зеркалом, уж я-то знаю, что способен. Ну и, безусловно, нужен парадокс, иначе ты – не ты: в протянутой руке огромный пакет из «продуктового» со свисающими сосисками, который, с одной стороны, должен слегка умерить пафос происходящего, что тщательно продумано, а с другой, видимо, сказать мне: «Галкаааа, ликуй! Отныне я весь твой!», что, несомненно, также обдумано заранее.

Вот так. Да, черт побери, вот так с издевкой я могу сейчас рассуждать о совсем недавно вожделенном, непревзойденном никем и ничем, недоступном еще вчера Вагине Великолепном!

Мои мечты о его таком вот окончательном и бесповоротном возвраще-нии претерпели за годы ожидания многие метаморфозы – в зависимости от настроения, впечатлений от новых книг, людей, мыслей и, конечно, от текущих «новостей с фронта», как Лариска давно уже именует мои перипетии с Вагиным.

В шестнадцать лет мой все еще невинный детский, в отличие от тела, ум вообще отказывался принимать реальность. Ведь это же ОН – мой первый, мой единственный, мой принц, рыцарь, король – такой, как и положено ему быть: красивый, умный, сильный, самый-самый… А значит и все остальное – и честность, и великодушие, и верность просто не могут отсутствовать! Все же происходящее – это как в любом кино или книге про любовь – какая-то досадная ошибка. Невероятно, чтобы просто так он отказался даже проводить меня после нашей первой ночи. Не может быть, чтобы по собственной воле, в здравом уме уже через день на моих глазах гулял под ручку с другой. Невозможно, чтобы всерьез сказал «доставшей» его-таки Ларке, что я дешевка, и что раз дала ему, дала бы и любому другому. Он ведет себя так потому что… Все, что угодно: есть какой-то страшный секрет, тайна, какая-нибудь ужасная ошибка. Но он обязательно все поймет! Нужно только подож-дать…

И десять лет назад я была бы «по-золушкину» счастлива – сочла бы, что терпением и добротой заслужила-таки благодать в виде Вагина. Терпела бы дальше и его пьянки, и баб, занималась бы и его бытом, и трудоустройством с завидной регулярностью, но уже, так сказать, на официальной основе – будучи Галиной Вагиной (или Галиной-вагиной, как дразнили бы за глаза, что еще в школе подметила острая на язычок Ларка).

Лет в двадцать пять – двадцать семь я была бы счастлива, пожалуй, уже не так бешено, скорее удовлетворена. Там, после прерванной беременности и его внезапной женитьбе на дочке «текущего» директора, уже пришло понимание, что всякий новый приход «человека-праздника» в мою жизнь с каждым разом оборачивается все более жестким похмельем. И все-таки приняла бы! Так как никакие рациональные доводы не отменяли того, что только с ним мне так вкусно и интересно жить: разговаривать обо всем на свете, переживать такой восторг в постели, любоваться его интеллектом и остроумием, и лицом – украдкой, как воришка, по утрам, когда он спит.  

Ближе к тридцати и чуть-чуть за – едва ли не до последних дней, я бы все равно была счастлива Вагинской «капитуляции». Счастье было бы уже совсем иного качества: скорее, упоение победой, долгожданный, выстраданный реванш, а потом фантазии о такой сладкой мести. Чего я только не воображала! То сразу выпроваживала его в своих грезах за дверь, то убегала с каким-нибудь красавцем из ЗАГСа, а бывало – это в самые отчаянные минуты, когда «сводки» были совсем уж «кровавые», стыдно признаться, представляла, как он приходит, а я мертвая, и он, конечно, потом всю жизнь плачет на моей могиле…

И ведь все произошло так, как я и представляла себе в последние годы. Он действительно плел что-то про посещение не то экстрасенса, не то психолога, мол, понял, что бегал от своего счастья. На этом моменте в его представлении я, видимо, должна была разрыдаться и пасть к его ногам, а в моей последней версии – выставить вон. Единственное, что не так – сосиски вместо кольца. Хотя, подозреваю, оно вполне может себе валяться на дне пакета, с тем, чтобы я, разбирая продукты, вся итак уже в слезах и соплях от счастья, наткнулась на него и… ах! Весьма в Вагинском духе.

Да, ЭТО случилось. И – ни-че-го! Ни крылатого счастья, ни уютного удовлетворения, ни горько-сладкого привкуса победы. Ничего! И дело не в том, что красиво ухаживает красивый Коля из финотдела. И не в том, что у Вагина очередной сложный период, и он это все от отчаяния, и я не верю. Верю! Даже знаю, что это СЕРЬЕЗНО. Просто сегодня мне тридцать два, а не шестнадцать, не восемнадцать, не двадцать пять и даже не тридцать один!

«О, боги, боги мои!», – только и остается воскликнуть мне по-пилатовски, подражая подруге Ларке.  Она, бедняга, все эти годы вынуждена выслушивать «новости с фронта», как последние лет пять она именует мои перипетии с Вагиным. Мне не нужно детское платье на заре подростничества, не нужна Барби на совершеннолетие, и не нужен Вагин в зрелости, пришедшей ко мне так нежданно!

О, боги, более злой шутки сложно и представить скудному уму человеческому. Чем я вас прогневала? Ответьте хотя бы, в чем смысл – получить то, что годами лелеяла как самую сокровенную мечту ровно в тот момент, когда она теряет всякую ценность! Или наоборот? Тьфу, запуталась совсем! 

Может, я попала в какую-то адскую машину времени? Может, какой-то спятивший волшебник глумится надо мной? Или я – простой бренд-менеджер из третьесортной рекламной фирмочки чем-то насолила доолимпийскому Хроносу? Бред!

Непостижимо для разума моего, бессмысленно и от того так тоскливо! Боги, какой тогда вообще смысл желать чего-то, стремиться, надеяться, если вы, как вам заблагорассудится, так и тасуете события нашей жизни? Если наше земное человеческое «своевременно» и «желанно» совсем не совпадает с вашими планами?! Чего, скажите, к примеру, толку дорабатывать сейчас проект по этой загнивающей игрушечной фабрике, если я, видимо, получу должность «зама» отдела рекламы лет в шестьдесят, когда я, скорее всего, захочу внуков воспитывать или, чего еще там… стихи писать или вообще сдохнуть наконец!?

Самое страшное – не Вагин, не Барби, не повышение. Страшно то, что я вообще теперь не вижу смысла чего-то желать! Выходит, я смысла в жизни не вижу?

Господи! Я поднимаю глаза и вдруг понимаю, что сошла с ума - оконча-тельно. Вместо улицы я вижу экран собственного монитора: сутеевские зайки – «четыре сыночка и лапочка дочка» и Айболит, выполненный в сутеевской же манере, пришивает зайчонку лапку, слоган, мною же придуманный: «А что, если?..»  Предъявляя претензии богам, я и не заметила, как уперлась почти лбом в новенький, еще не установленный билборд – реклама страховой компании, над которой я работала в последние месяцы. Сколько я билась над слоганом, пока мне не пришло в голову эта простейшая фраза «А что, если?..»

И это «а-что-если» живущее во мне уже не одну неделю… И вдруг паззл сложился! Мой аналитик, видимо, вот это вот самое называет инсайтом.   Боги, вы не так уж жестоки!

А что, если бы он пришел ко мне «вовремя»? Боже, даже представить страшно, кем бы я сейчас была! Да, именно что измотанной, несостоявшейся нигде и ни в чем, так как жила бы только его жизнью, несчастной Галиной-вагиной!

А что, если, раз уж продолжать рассуждать в этом ключе… если бы я получила эту Барби в двенадцать лет? Это определенно оттянуло бы мое становление «трудным подростком», а то, глядишь, и вообще отменило бы. Ведь я бы еще точно, заполучив куклу, шила ей платья пару лет. Но это было бы, скорее, на благо. Хотя, родители не перевили бы меня в лицей «от греха подальше» - то есть от моей хулиганской компании. Я бы не познакомилась с Ларкой. А вот это жутко. Еще я бы не познакомилась с Ромой Выгоцким, который потом поддержал меня при переходе на «журфак», без него бы я не решилась. Жаль, что мы с ним как-то потерялись. Надо бы его найти. В общем, не знаю, к худу ли, к добру ли, что Барби я не получила, одно точно – я была бы не я.

Так, можно ведь и дальше рассуждать. А что тогда уж и с должностью «зама»? А что, если я все-таки получу ее не в шестьдесят, а, боги? Да вот, что: я буду завалена «бумажной» работой, и совсем, что называют «криатифф», мне придется распрощаться! Я же взвою через полгода! И что мне делать?

Ох, как долго уже надрывается мобильный, Вагин? Нет, Ларочка моя. Сейчас я ее повергну в шок всеми «событиями с фронта». Беру трубку:

– Лара! С Днем победы!

– О том, что спятила, потом поговорим. Стоишь? Сядь! Помнишь свою Барби на восемнадцатилетние?

Я, действительно сажусь, вернее – оседаю. Хватаюсь за «ачтоеслиш-ний» билборд. А Ларка продолжает:

– Слушай внимательно. Звонил Ромка Выгоцкий! То есть, конечно, сначала его секретарь, но не суть. Мы встречались только что. Кстати, он в разводе, но тоже не суть пока. Так вот, не знаю, что ему взбрендило, у богатых, видимо, свои причуды – деньги девать некуда. Короче, он какого-то черта открывает кукольную фабрику! В России! В кризис! Идея – «сделать» Барби – русская «Варвара», тоже типа взрослая кукла, но с нормальными женскими формами, с реальной там попой, с лицом нормальным. Понимаешь?! Ты еще там жива? Так это не все! Он хочет, чтобы ты занялась рекламной кампанией, чтоб отдел возглавила, понимаешь?! Ну и меня в бухгалтерии где-нибудь пристроит, говорит. Ну и, кстати, со мной первой он недаром встречался, ему про тебя надо было все разузнать. Так, знаешь, между делом, спрашивает, а не замужем ли ты, а как там «тот самый», ну ты понимаешь, про кого он. Как бы все это вообще не ради тебя затеяно было, старая любовь, как говорится… Ты меня слышишь?! Чего молчишь? Короче, сегодня вечером встречаемся втроем в семь в «Неаполе». Чтоб одела то самое платье. Поняла?! То самое!

Ларка продолжает что-то мне втолковывать про вечерний внешний вид. Но я уже не слышу.

Боги, боги мои! Вы, и правда, проделываете с нами такие шутки!

Александра Сергеева