— Здрас-с-сьте! Вы Небушкин? Матвей? Я звонил вчера, помните?!…
— Проходите быстрее, — Матвей нетерпеливо дернул мнущегося на пороге визитера за руку, и тот кубарем влетел в слабо освещенную глотку коридора, — ноги только вытирайте! Роза Арчибальдовна сегодня дежурят! Вот тапочки. Позвольте Вашу куртку, — хозяин ловко закинул дубленку на рогатую вешалку и потащил смущенного гостя мимо черно-клеенчатой двери, тщетно пытаясь прикрыть его неширокой грудью. Но окаянная дверь зловеще скрипнула и женщина-гренадер с кавалергардскими усами громогласно рявкнула в дверном проеме: «Значит так! Вытирайте свои лужи сами! Я к вам в уборщицы не нанималась. Шастают туда-сюда. А у меня, между прочим, два высших образования и один выходной!».
Пробормотав нечто вроде «Неизвольтебеспокоитьсявсебудетвлучшемвиде!», Матвей втолкнул перепуганного гостя к себе и, нашарив коробку спичек, принялся по очереди зажигать одну за другой свечи в массивном подсвечнике.
— Не легче ли лампочку? — боязливо предложил гость.
— Нет, нет! Как можно-с!
Постепенно светлея, комната наполнялась предметами, которые язык не поворачивался назвать хламом. То были пестрые маски с черными глазницами, изящные рапиры, старинные телефоны и платья, удивленные куклы, весомые комоды и шкафы в буковых завитушках, футбольные ворота с покачивающимся вместо сетки гамаком. Осмотрев странное убранство, гость готов был бежать прочь от безумного хозяина, но тот силой усадил визитера в плюшевое кресло со словами: «Вам не говорили, я работаю бутафором в театре?!». Все встало на свои места. Гость, успокоившись, поглядывал на свое благообразное отображение в дружелюбном зеркале напротив. Хозяин включил электрочайник и, плюхнувшись на диван, предложил: «Расскажите о себе. У Вас есть рекомендации? Нет? Ну и чудно! А то в последнее время приходят некоторые… А я честно предупреждаю: дело не в связях и даже не во мне. Я не пойму в чем! Просто одному могу помочь, а другому — увольте!».
Как-то сами собой на столике выстроились рядком чайник, чашки, блюдца, аппетитное варенье в тонкостенной вазочке, несколько печений и конфет — в плетеной тарелке. Хозяин и гость, смотрели друг на друга. Гость утверждал, что он поэт, называл довольно известное имя, жаловался, что устал, что приходиться много работать. Он ведь еще в редакции служит, еще муж и еще отец троих детей. А вдохновение — вещь пугливая, залетит на минутку в форточку, а тут надо к главному — на ковер или за младшеньким в садик, или за обоями в магазин. Вдохновение раз — и обратно. Догони, попробуй! Это раньше он был невесом и прыгуч, его стихи, воздушные, как и он сам, буквально вылетали из-под пера. А теперь…
Матвей слушал, внимательно вглядываясь в говорящего, не перебивая, не спрашивая. Постепенно из невзрачного неприметного человечка он превращался для рассказчика в близкого друга. Куда только подевались сутулость и затравленность.
Поэт заметил, какие необычные у собеседника глаза: серо-голубые с карими брызгами и прозрачной печалью, такие пишут у ангелов на иконах.
Когда гость закончил, хозяин, отставив чашку, слез с дивана, обошел вокруг кресла и замер, прислушиваясь к чему-то, поднеся указательный палец к губам «тс-с-с» и закрыв глаза. Так он стоял долго, минут пять, не шелохнувшись. Поэту вновь стало неуютно и страшно. Но Матвей встрепенулся по-птичьи и, открыв сияющие очи, заулыбался как ребенок: «Да! Я помогу Вам! Мне разрешили. Вставайте!». Схватив сантиметр, он принялся вдохновенно порхать вокруг визитера (теперь уже клиента), измеряя его шею и спину. «Разведите руки, — шептал он, записывая на бумажке, — Ага! Главное не ошибиться, Ничуть не короче рук! Ни-ни! Посидите, я сейчас». Небушкин зарылся в чертежи, сваленные грудой на диване.
— Мне, м-м-м, сказали, что Вы это, бесплатно? – смутился поэт, – Я не ошибаюсь?
— Ну, конечно! — изумился сквозь бумаги Матвей, — Конечно.
— У меня есть кое-какие сбережения, и я бы мог…
— Ни в коем случае! Даже и не думайте! Вы все испортите!
Клиент, наконец, расслабился в кресле, как в шезлонге на пляже, и его окатило теплой волной воспоминаний. Под уютную болтовню, Небушкин чертил что-то, изредка бросая на поэта радостные невидящие взгляды. Поэт опять заерзал в кресле:
— А у Вас много, э-э-э, заказов?
— Не очень. Сейчас зима. Весной бывает столько, что не успеваю. Приходится на работе больничный брать. Всем, знаете, хочется весной. А чем, спрашивается, зима плоха?! Город белехонек, воздух — что твой хрусталь! И такая тишина, аж в ушах — колокольцы, — Матвей, улыбаясь, запрокинул голову.
— Да! Завидую… — задумался поэт, — Вы вот сами в любое время можете, как только пожелаете.

Небушкин ссутулился и стал похож на преждевременно состарившегося подростка:
— Нам, мне, то есть, нельзя!
— Как! А вы разве сами не летаете?
— Моя задача — крылья мастерить.
— А они не подведут? Они у Вас, часом, не бутафорские?
— Не извольте беспокоиться! Обязательно полетите. Еще потом за новыми прибежите, если эти потяжелеют. Вот, кстати, ваши, — и Матвей сунул под нос поэту готовый чертеж, на котором изображена была немыслимая конусообразная конструкция.
— Это мои?! Они ни на что не похожи!
— Они ваши! Каждому — свои крылья. Ваш каркас — из дерева. Бывают еще металлические, пластиковые, пробка…Покроем их резаной бумагой, можно добавить немного голубиных перьев. Люди требуют, чтобы непременно были перья. Как будто они ангелы или птицы! Вот недавно одному художнику смастерили из оберток от «сникерсов» и «Баунти».
— И летал? — не поверил гость.
— А как же! И по сей день летывает. Да из чего угодно можно: из цветов, болтов, гипса, покрышек…
— Разве это может летать? Тяжелое!
— Самолеты вон летают, а они из чего?
— Но там мотор!
Матвей хмыкнул:
— А здесь душа человеческая! Где мотору с ней тягаться!
Он приблизился, доверительно положив руку на плечо поэту, и прошептал:
— Есть, правда, непременное условие. Вы готовы стать другим? Отбросить обиды, зависть и прочую чепуху? Готовы ли полюбить всех и каждого: капризную жену, ноющих детей, соседскую собаку, прыщавого соседа, старушек в очередях, решительно и бесповоротно?! Полет может переменить всю жизнь вашу. Вы этого хотите?
— Да.
— Значит полетите! Я в вас верю.
— Но как? Почему?
Матвей улыбнулся:
— Потому что очень скоро, может завтра, я найду невидимое перышко из крыла ангела. Оно лежит где-то, потерянное, на улице или лестничной площадке. Если прикрепить его в центр конструкции, ваши крылья оживут!
— Матвей! Да что вы там, оглохли что ли? Два звонка! Опять к Вам! — соседкин вопль прервал их приятную беседу.
— Ах, да! Пора! Прошло уже два часа! Я позвоню, — Небушкин засуетился, вытаскивая поэта из кресла.
- Как! Разве вы торопитесь?! — разочаровался тот. Он бы мог сидеть здесь до вечера, в мягком кресле, пить чай и наблюдать, как мастерят крылья. Но хозяин бесцеремонно выпроводил гостя в коридор, нахлобучив шапку на лысеющую голову, и бережно, как разомлевшего младенца, завернув поэта в дубленку. В дверях выгоняемый столкнулся с уставшей красивой женщиной.
Ее темные волосы были чуть припудрены сверкающим снегом.
— Я, кажется, рано, — вздохнула она.
— Нет, нет, — возразил Матвей, — вовремя, а вот ВАМ (это он поэту) пора. До свидания и не обижайтесь, — попросил он, захлопывая дверь.
Через пять минут Небушкин с трепетом показывал гостье чудесные крылья.
Женщина улыбалась одними уголками губ, скрестив на груди тонкие руки. Она решила полететь прямо сейчас. На этот случай у Матвея был припасен дубликат чердачного ключа. Прикрепляя крылья, Небушкин невольно обнял ее за талию и смутился. Сколько людей улетало с этой крыши! Седеющие музыканты, голодные художники, поэты — в погоне за вдохновеньем, влюбленные доктора наук. Всех не припомнишь. Реже случались журналисты, учителя, даже заведующие магазинами. И совсем не было военных. Разве что один участковый. Его вызвала бдительная соседка года два назад. В те времена Матвей практиковал полеты из собственного окна, для удобства. Обнаружив, что визитеры пропадали бесследно за Матвеевой дверью, Роза Арчибальдовна забеспокоилась и сообщила куда следует. Растерявшийся сержант долго мял фуражку, осторожно задавая вопросы. Лицо участкового показалось Матвею симпатичным, и он признался во всем. Полицейский робко попросил крылья для себя, и ему не отказали. Так что теперь над стрелкой Васькиного острова изредка по ночам пролетает человек в форме.
Приподнявшись на цыпочках у края крыши, она зачем-то вытянула перед собой руки. Рукава пальто распахнулись, обнажив тонкие запястья и полупрозрачные, будто исчезающие, пальцы. Матвей испугался, на мгновение усомнившись в своей работе. Но женщина, оттолкнувшись от ржавой кромки, сделала решительный шаг вперед, словно бросилась в чьи-то объятия. Легко развернувшись в воздухе, будто вальсируя, проплыла над крышами соседних домов. «У нее дар. Летает, словно бы с рождения умеет», — порадовался Матвей. Женщина парила. Снежинки преданно вились возле ее ног.
Счастливицы! Если бы и он мог полюбить, и так вот кружить у милых ног, замирая от восторга. Когда-то давно он был влюблен в дивную актрису. В седьмом явлении «Грозы» она так искренне хотела улететь, что, еле дождавшись окончания премьеры, Небушкин предложил актрисе настоящие крылья и свою скромную жизнь в придачу. Смывая Катерину с лица, та рассмеялась и выгнала Матвея из гримерки вместе с ненужными крыльями и предложенной жизнью…
— Расскажите, как там? Что Вы чувствуете?! — кричал Матвей, отгоняя воспоминания.
— Так легко. И ни капельки не страшно! И еще щекотно вот здесь, у горла.
— Да, да, — радостно закивал Матвей. Он ждал лишь подтверждения слышанного уже много раз. В распахнутой тужурке, шароварах и тапочках стоял он на крыше, похожий на доблестного оруженосца. Женщина осторожно спустилась и поцеловала Небушкина в смущенную макушку:
— Никогда не переживала ничего подобного! И никогда не забуду. Вы, наверное, ангел!
— Ошибаетесь. Я всего лишь…
Но она, закрыв теплой ладонью его рот, посмотрела долго и странно в серо-голубые глаза с брызгами. Потом провела рукой по щеке его, гладкой как у ребенка. Уходя, попросила спрятать на время блестящие крылья.
В комнате задумчиво пахло томительно-нежными духами. Матвей, ссутулившись, качался в гамаке, мечтая о невозможном. Два резких звонка в дверь заставили его вскочить. Удивленно пожимая плечами (кто бы это мог быть?), помчался открывать.
— Я к Вам. Она была у Вас сегодня. Мне донесли. Где живете? Какая ваша дверь? — не вытирая ног, серьезный мужчина в шляпе и дорогом пальто, схватив Небушкина за шиворот, уверенно понес его по коридору. Бесцеремонно толкнув красную от гнева Розу Арчибальдовну, дотащил жертву до комнаты. Плотно закрыв дверь, уселся на диван и закурил:
— Давно встречаетесь?
С ревнивыми мужьями Матвею уже приходилось сталкиваться. Дело обычно заканчивалось бутафорскими слезами и реальной бутылкой, которую приговаривал сам ревнивец, поскольку Небушкин ссылался на язву. Выслушав путаные объяснения, Серьезный усмехнулся:
— Я что похож на идиота?
Матвей робко предположил, что не слишком.
— Дура набитая! Что она в тебе нашла?
— Вы ошибаетесь. Мы едва знакомы! Ей просто захотелось полетать. Так бывает. А я — лишь делаю крылья.
— Что за чушь?! Какие еще крылья!
— Вот эти! — Матвей схватил с верстака оставленные женщиной крылья и прижал к груди. Тут Серьезный ни с того, ни с сего достал пистолет. В театре Небушкину часто приходилось иметь дело с оружием, но этот пистолет не был похож на бутафорский.
— Вот что! Одевай их на себя!
— Зачем же? — а сам уже покорно закреплял крылья, — Вы мне не поможете здесь и здесь?
— Все? Одел, ихтиандр долбанный?! А теперь, — мужик поднажал, и окно с грохотом отворилось, впустив стайку испуганных снежинок, — Теперь лети, козел! А то, сам знаешь, что будет.
— Постойте! Вы не понимаете! Мне ее крылья не подходят. Мне нужны свои.
— Ну, ты тупой! Лети, тебе говорят!
Небушкин стоял на подоконнике, в глубине души надеясь на чудо. Перекрестившись, приготовился он к прыжку. Серьезный, желая ускорить процесс, ударил Матвея по спине. Что-то хрустнуло, крылья, оторвавшись, со звоном упали на пол, рассыпавшись на тысячи осколков. Они были из стекла. Сколько трудов пропало! Жаль! И себя жалко, как когда-то в детстве жалко было стрекозу, у которой соседский мальчишка оторвал слюдяные крылышки. Страшным нелепым зверьком ползла она по рукаву. В ее зеркальных, ячейчатых глазах таилось изумление, стократно преумноженное и от того незабываемое.
Не удержав равновесия, Матвей полетел вниз. Спина выпрямилась. Расправляющиеся крылья сделали три глубоких взмаха и Матвей, поменяв направление, поднялся вверх. Оказывается, он умел летать, просто забыл за давностью лет, как это делается! В распахнутом окне увидел он застывшую физиономию ревнивца, а в соседнем — зареванную Розу Арчибальдовну. Помахав обоим на прощанье и сделав круг, Матвей устремился выше. И вот уже дома, как детские кубики, потерялись в густом тумане. Золотая швейная игла Петропавловки, сверкнув сквозь облака, кольнула его в самое сердце. Унося с собой эту пронзительную сладкую боль навсегда, Небушкин продолжил полет. Упал в туман тапочек с правой ноги. Огорченный на мгновение потерей, Матвей рассмеялся и скинул ему вслед другой. Зачем ангелам тапочки?..