Сквозь плотно закрытые выцветшие портьеры солнце пробивалось мощным напором. Класс-музей, всегда залитый светом, был излюбленным местом учеников. Здесь в этой просторной аудитории проходили в свое время многочисленные выставки и конкурсы поделок. И, пока не исчезла куда-то старенькая и невероятно активная учительница труда, многие годы работал кружок «Мягкой игрушки».
Об этом напоминали стеллажи до потолка, где красовались лучшие поделки, в основном куклы: фарфоровые, соломенные, глиняные, из капронового чулка. Большие и маленькие, даже в человеческий рост! Вязаные деревья, меховые грибы, мышки. В качестве музейных экспонатов хранились даже кукольные заготовки: голые проволочные каркасы, обтянутые бинтами будущие тела, похожие на египетские мумии.
Все эти, живущие за стеклом человеческие копии, смешные и грустные, умные и глупые, они теперь внимательно смотрели на учеников, и педагогов, недоумевая, почему они должны слушать о квадратных уравнениях?
Потому, что сейчас это класс математики.
- Повторим свойства элементарных функций, - отчетливо выговаривала учительница.
Тимофей слушал ее и не слушал. Время от времени поглядывал туда, где на третьей полке четвертый слева красовался его трехголовый кот. Жалко – как жалко, что завтра-послезавтра все это будет разобрано. Вон в углу уже приготовлены стенды по алгебре и геометрии.
Тимофей Гладышев по кличке Заяц выделялся из общей массы учеников в своем 8 «В» классе. Виной этому были не только дефект на лице - заячья губа и неправильный прикус, но и непохожее на других учеников собственное видение реальности.
- Еще не решил, куда после школы? – тронул его за локоть сосед по парте Сагид, тоже своего рода индивидуум вечно со своим мнением, и звали его не по имени, а по кличке Сага. Твердо решивший, что его будущее – медицина, постоянно возившийся со всякими больными тварями. Бродячих кошек и собак он подкармливал, лечил - перевязывал раны, вливал в пасть препараты от гельминтов. В общем, вел себя «неадекватно».
- Я то решил. Да таких институтов, где делают кукол, в стране нет. В «куколки» ведь только девки играют, - прошипилявил Тимофей.
- Гладышев! Рот закрой! – прервала их беседу учительница, - Какие функции знаешь?
- Мне говорить с закрытым ртом? – встал Тимофей.
Класс захихикал.
- Хоть с закрытым, хоть с открытым, мне нужен ответ по теме, - строго отрезала та.
- Квадратичные, дробно-линейные, арифметический корень…
- Очень хорошо. Садись. Сегодня поговорим о «Многоборье неравенств». Итак, записывайте: Линейные и квадратные неравенства…- Она продолжила урок.
- Я разработал стратегему, - тихо шептал тем временем Сагид, я буду великим врачом. Самым-самым-самым! Биология и анатомия – не вопрос. Изучу практики Индийских и Филиппинских хилеров, Тибетских монахов … Мединститут – понятно. Сначала денег на учебу заработаю. Устроюсь санитаром в больницу, или лучше – в МОРГ…
- В МОРГ?– громко удивился Тимофей.
- Гладышев! Ты снова мне мешаешь!
- Больше не буду, Елена Михайловна! Простите, пожалуйста, я все понял про линейные и квадратные неравенства. Это как неравенства людей. Одни линейные. Другие – квадратные.
Класс дружно захохотал.

Учительница нахмурилась:
- А ты, стало быть квадратно-линейный, раз такой сообразительный!
- Заяц квадратно-линейный! Квадратно-линейный заяц! – весело загомонили одноклассники со всех сторон.
Подросток не сердился. Тоже хохотнул вместе со всеми на удачную реплику учительницы. Он любил одноклассников. Мальчик видел, что все люди улыбаются по-разному. Каждого из сверстников он изображал альбоме, но не показывал никому кроме Сагида. Он собирал их взгляды. Собирал ракурсы. Повороты головы. Анфасы и профили. Рожи и рожицы. Мог нарисовать любого на память.
- Все. Посмеялись. Работаем дальше. Садись, Гладышев! – Елена Михайловна строго и терпеливо продолжала занятия.
- Тим? – снова зашептал Сагид.
- Ну неймется тебе! Хочешь, чтобы она меня из класса выставила? - Отмахнулся Тимофей.
- Тимка, ну пойми. Я же нацмен. Смуглый. Это, как бы тебе объяснить, мое преимущество. Я буду своим среди индусов и среди тибетцев и среди филиппинцев. А потом я избавлю мир от старости и болезней! – И неожиданно добавил, - Пойдем вечером в МОРГ. Я уже не раз там был, даже помогал.
- Очумел? Меня тошнит от трупов! Ты хочешь на врача. Ты и иди, Парацельс!
- «Бабки» за одну ночь платят просто нереальные! Паспорт есть. Трудовую книжку оформлю! До лета поработаю, и поеду в Индию.
- А чё делаешь в морге?
- Помогаю варить бомжей.
- В смысле?
- В прямом. Есть бомжи. Они замерзают. В подвалах там. На улицах… Ну совсем. Насмерть! Их иногда варят. Для учебы в мединститутах. Резать сердце, почки, печень. Скелеты опять же получают… Ну вот. Их надо время от времени помешивать ба-а-а-льшой такой мешалкой в а-а-а-громном таком котле. И все! Только это секрет!
- Жуть какая-то.
- Ну как хочешь! А я пойду…
После уроков Тимофей блаженно подставил лицо освежающему ветру. Каждый раз, выходя из школы, ему казалось, что он освобождается из заключения. Что такое урок? Сорок пять минут потерянного времени, которое можно было бы посвятить творчеству, или, в крайнем случае, уходу за слабеньким родным дедом Николаем Егоровичем. И это только 8 класс! А впереди еще более трудные девятый, десятый, одиннадцатый.
***
Мысли прервались мгновенно.
Зайдя в квартиру, Тимофей напрягся, реагируя на новые запахи как на тревожные перемены. Глазами отметил мелкий мусор в виде светлых стружек. Что опять учудил неуправляемый Егорыч?
- Здесь зимний сад! – заявил старик.
Мебель из маленькой комнаты была убрана вместе с вещами. На середине стояло два кресла. Между ними –пирамидкой сложены ножки от стульев и какие-то книги. В тюли на окне вырезано два больших квадрата, через которые стали видны сучковатые стволы тополей.
Тимофей недоуменно воскликнул:
- Это же моя комната!
- Иллюзии, дружочек! Иллюзии правят нашим сознанием! – дружелюбно и вдумчиво-длинно прошамкал Егорыч, указывая повелительно рукою кресло. – Садись, дорогой.
Внук сел. Его ноздри от негодования шевелились. Как старик посмел без разрешения похозяйничать в его комнате? Дед, совершенно не обращая внимания на его реакцию, нравоучительно продолжал:
- Иллюзия первая. Мы рождаемся и наша мать - это наша мать. Не мать наша мать. А Бог. Один он решает, наша это мать или нет. Поэтому, уходя от матери, мы от нее не уходим. А возвращаемся к Богу!
- Ты что-ли Бог?
- Я! – поднял указательный палец к небу дед, и рука его затряслась. И еще Тим заметил, что левая половина дедова лица как-то странно обездвижилась, а речь затормозилась.
Тимофей тревожно застыл в кресле. Это уже случалось с дедом после первого инсульта. Егорыч начинал заговариваться, и так в этом преуспевал, что понимал порой лишь сам себя.
- Ты всегда понимаешь меня, Тим? - угадывая мысли внука, продолжал дед.
- Нет, - честно ответил мальчик. – Как тебя понять, если ты сам себя не понимаешь?
- Я то себя понимаю! – ухмыльнулся старый, и чуть повышая голос, чтобы придать мыслям значимости продолжал.
- Иллюзия вторая. – Наши дети – это не наши дети. Это наши наказания. Наши преодоления. Если они нас не понимают! Из этого следует. Наши вещи – это не наши вещи. Мы уходим. Вещи выбрасывают на помойку, или достаются тем, кто этого не достоин! Никто ничего не забирает с собой!
- А произведения искусства? Слова? Мысли? – противоречил Тим.
Дед задумался. Но ненадолго:
- Мысли тоже не твои! – махнул он рукой. Но желание объяснить свою теорию возобладало над вредностью, - Вот сегодня звонила твоя мать из Парижа, требовала, чтобы я передал ей полные права на нашу московскую квартиру. А тебя определил в интернат. Она хочет, чтобы тебя там сгноили, замучили, задушили…??? Это не я ее потерял, Тим. Это ее потеряло цивилизованное общество. Да-да! Ни много – ни мало! А ты, чем ты лучше? Думаешь, не знаю, о чем ты подумал? Да знаю я! Ты подумал так, как и все избалованные, эгоистические твари: «Гадкий Егорыч! Вытащил из моей комнаты мебель, и туфтой страдает с зимним садом своим идиотским!»
- Я так не думал!
- Думал! Думал-думал! – заводился дед, - Но в чем беда. Кто тебе сказал Тим, что это твоя жизнь, твое тело, твои вещи и, что это твоя комната?
- Так ты говорил…
- Да. Это было вчера. А сегодня это – зимний сад. И я буду жечь здесь костер! Костер – это единственный выход из создавшейся ситуации. Я не хочу потерять тебя вслед за твоей матерью…– затрясся всей телом Егорыч.
- Костер? - Тим понял, что нужно как можно скорее вызвать скорую. Но как сделать это незаметно?
- Да. А что тут удивительного? Это сад. Вот здесь – дед показал на пустые углы, - растут деревья. Вишни зацвели. Завтра заморозки обещают. Поэтому надо развести костер, чтобы дым укутал плодовые деревья.
- Вишни?
Дед вздохнул аромат несуществующих цветущих деревьев в пустых углах комнаты, и произнес с упоением:
- В и ш н и!!!
Тим осторожно попытался подняться и улизнуть в коридор к телефону. Какие цветущие вишни, если на дворе поздняя осень?
- Сидеть! Я еще не все сказал! – предотвратил робкую попытку дед. – Вишни тоже не твои! Заметь! Ты даже не понял, что их нет! Ты не понял! Ты вообще ничего не понял! Нет вишен!
- Хорошо, нет вишен, - согласился Тим.
- Правильно! Они есть. Но их и нет. Сказано древними: «Любите внуков, ибо они отомстят вашим детям!» На детях природа отдыхает. А внуки… Внуки… О чем это я? Ах да. И внуки, и мы есть. Как бы все еще есть. Но!!!! Тебя нет. И меня нет. Мы «другеем»-меняемся-трансформируемся. Мы – трансформеры! Поэтому нас прежних уже нет.
- Ну, это понятно,- стал соглашаться внук. – Нет Земли, Галактики и Вселенной.
- Ни черта тебе не понятно! Земля есть, и Галактика есть, и Вселенная есть. И Любовь есть, на которой все это держится. Только здесь в этой твоей комнате ее нет. Нет любви. И нет вишен. А очаг… сейчас разведем. Неси спички!
- Нет спичек, дед, - начал включаться в сумасшествие старика внук.
- Да? В-о-о-от! Значит, и огня в этом доме тоже нет! Ты понимаешь? Все правильно! Если нет любви – нет и огня. Нет тепла. И заморозком убьет цвет. … Однажды, когда я был маленький, мать отдала моего бархатного кота каким-то детям. А это был мой кот. Мне так всегда думалось, и хотелось думать. А мать отдала. Так мой это был кот, или не мой?
Тимофей молчал. А дед чуть ли не криком продолжал:
- Это был вообще не кот! А иллюзия! Сначала кусок ваты, обтянутый бархатом с двумя зелеными пришитыми пуговицами! Потом - рухнувшая иллюзия собственности! Любви! Мира! Родства! Ведь мы с матерью поругались из-за кота. Как страны между собою. И война, а не мир стоят меж нами до сих пор! Она умерла – это не важно! В шестьдесят лет! Потом я выгнал свою дочь! Потому что она тебя ни капли не любила! Иллюзия света, - дед кивнул на окно, - когда все равно наступает ночь. И смерть наступает, Тим!
- А зачем в тюли квадраты-то вырезать? - не выдержал Тимофей.
- А затем! Чтобы ты видел, когда деда твоего не станет, что мир полон иллюзий. Смотри на тополя, не закрытые занавесками! Они думали, что это их дети и их руки. А ветви взяли и отрезали! Смотри на их культи! Всегда смотри, Тим! Во что превращают люди мечты детства, если нет огня!
- Ну чё ты к деревьям привязался?
- А то! Этот костер. И этот зимний сад в твоей комнате – моя иллюзия. Иллюзия опьянения прекрасным рождает вдохновение! Я могу еще что-то изменить. Может быть, на самом деле – НИ-ЧЕ-ГО?... А?
- Положим, уже изменил… - вставил Тимофей - правда не могу пока сказать - в лучшую ли сторону.
- Да?! – недоверчиво и скорее утвердительно, чем вопросительно буркнул дед, поднялся с кресла, давая понять, что разговор окончен, поглядел на часы. И как был в пижаме и тапочках, так и отворил входную дверь.
- Ты куда? – озабоченно крикнул вдогонку Тим.
- За спичками! – раздраженно ответил Егорыч уже с лестницы.
Тим сразу же бросился на поиск своих вещей.
«Ага. Вот он, мой стол. Или не мой стол. А ну его. Запутал. Мой не мой. Какая разница? Мне на нем уроки делать, а не деду. Значит, мой. Хотя его конечно стол. Дедов стол. Вот молодец! На кухню сообразил перетащить… Ладно. Пусть на кухне пока стоит. Кровать в коридоре. Полный маразм! А что он в своей комнате оставил? Ага!»
В комнате деда стало значительно просторней. На противоположной от двери стене на стеллажах дед разложил ту гору книг, которая всегда мешала свободно передвигаться по квартире. Запасы школьной литературы дед берег, как зеница око. Получилось уютно. Топчан деда застелен пледом.
«А куда же он подевал мой комп?» - подумал возбужденно Тим, и нашел его в зале в коробках для мусора. Туда же вниз головой была выброшена мраморная статуэтка, выточенная Егорычем собственноручно с образом дочери, забывшей о нем в далеком Париже. Белая статуэтка больше походившая на богиню с длинными волосами, загадочно и прекрасно улыбалась.
Готовясь к решительному сопротивлению, Тимофей вызволил мраморную фигурку матери, собрал компьютер, прибрался как мог, не очень радикально, чтобы не расстраивать Егорыча.
«А где же дед?» - опомнился вдруг Тимофей. Быстро пробежался по подъезду, опрашивая знакомых соседей. Нету его у соседей. Вернулся. Зашел в комнату «мифических садов». Невольно взглянул на вырезанные квадраты в тюли. И ахнул! Тополя цвели вишневым цветом! И белые лепестки кружились, не падая.
В мгновение ока Тимофей подскочил к окну. Снег! На улице падал снег! Это снег! А как же Егорыч? Неужели он ушел на улицу? В пижаме и тапочках? Почему его нет так долго?
«Дед говорил, любовь - не любовь. Иллюзия! На самом, оказывается, деле нелюбовь, это любовь!» - думал Тимофей, накидывая куртку и тревожно выбегая на улицу. Он уже не хотел воевать с дедом, а лишь найти. Вернуть. Напоить горячим чаем. Успокоить. На крайний случай развести огонь в его, точнее уже не его комнате, а в зимнем саду, да пусть он делает, что хочет. Только бы найти этого «иллюзиониста»!
Но где там? Сумерки сгущались на глазах, скрывая под своей вуалью последнюю надежду, следы.
«Пусть бы дед к кому-нибудь из соседей забрел», - подумалось Тиму. Тревога, холод и одиночество загнали домой. Без ужина паренек тревожно заснул. Разбудил утренний звонок мобильника, это Сага:
- Гладышев! Я в школу не пойду. Можешь меня прикрыть?
- Нет. Я деда ищу. Обзванивать сейчас буду его друзей.
Порылся в документах Егорыча. Они всегда на одном месте, в ящике журнального столика. Вместе с записной книжкой достал пенсионную карточку, паспорт, пенсионное удостоверение.
– Да у него с собой ни одного документа не было.
В безрезультатных поисках прошло несколько дней.
После очередной ночи позвонил Сагид.
- Можно к тебе?
- Ну, заходи, только не пугайся. У нас странненькая обстановочка. Дед тут нашухарил…
Минут через десять в квартиру ввалился Сагид, топая ногами, стряхивая снег и бурча под нос:
- Бр-р-р! На улице прям зима! Дед твой в пижаме был? – сразу с порога начал выяснять озабоченно друг.
- Ну да. В полосатой.
- А фотокарточку дай посмотреть. – И вдруг встал, как вкопанный, рассматривая портрет Егорыча на зеркале в прихожей.
- Гладышев! А он всё… того. Этого. Самого…
- Что того?
- Не надо искать. Ты деда не найдешь.
- В смысле?
- Тим, он в Морге лежал. На него никто заявил. Время прошло, ну и … в котел. Сварили деда твоего.
Тимофей по раскаявшемуся взгляду одноклассника понял, что тот не шутит. Заметался медленно и невменяемо, как таракан, посыпанный дустом, пошел на автопилоте в свою - не свою комнату с зимним садом. Рассеяно спросил у Сагида:
– Спички - зажигалка есть?
- Есть!
Тим указал на кресло:
- Садись! Надо очаг зажечь.
- Ты чокнулся? Пожарных вызовут! – не на шутку струхнул Сагид.
- И что же теперь? – потерянно вздохнул Тим, и медленно опустился перед холодным несостоявшимся костром на колени. Видимо, ему тоже, как деду безумно захотелось тепла.
Сагид мгновенно оказался рядом на коленях:
- Клянусь тебе, брат! Я клянусь тебе! Я не знал! Его уже привезли скрюченным и окоченелым! Без документов.
- Отстань! – мягко дернулся Тим. Поверх его майки вывернулся крестик и стал раскачиваться маятником.
Сагид ловко поймал крест Тимофея, и прижал к губам:
- Клянусь, Тим!
- Я не сержусь на тебя, отстань. Избавить мир от старости и болезней не получится, даже если всех в кипящем молоке сварить, - легонько отстранился Тим и встал, внимательно изучая падение снежинок на деревья за окном. - Он меня имел в виду… или себя: тополя с отрезанными руками…
- Деда жалко? – не понял Сагид.
- Не знаю. Жалко или нет. Он так кровь мне выпил за последние годы своим старческим маразмом, что я вообще уже ничего не понимаю. То дед как дед. А то как включит «заумь», так хоть стой, хоть кричи «караул!» Делать то что теперь?
Сначала друзья решили позвонить в полицию. Но скоро отказались от этой затеи. Какая полиция? Цепочка будущих событий безвариантно выстраивалась против Тима. И грозила детским домом. Отец бросил их давно. Категоричный Егорыч называл зятя то алкашом, то дегенератом, и вычеркнул из списка знакомых. Затем он разделил внука Тима с матерью - собственной дочерью, которая вышла замуж за «проклятого капиталиста», на самом деле менеджера среднего звена, весьма экономного, жалеющего деньги даже на междугородные переговоры. Она и русский язык забыла, наверное, не то что сына с его проблемами. Даже в первый класс повел его дед. А тут еще звонок, который выбил Егорыча «из колеи». По всем прогнозам получалось, что московская квартира пойдет на реализацию, а Тимофей – либо в Париж, либо в детдом. Так что, даже восьмой класс может стать незаконченным, не говоря уж о девятом, десятом, одиннадцатом и дальнейшей скульпторской перспективе.
- Не вешай нос, Тим! Соображай! Ну ты же самый соображалистый в классе! Придумай что-нибудь!
- Что придумать? За мобилу платить надо? Надо. За интернет. За квартиру. За продукты. За все! Единственным доходом семьи являлась военная пенсия Егорыча.
Пока тайна не раскрыта, протянуть, конечно, можно. Ведь последнее время Тимофей сам и расплачивался дедовой карточкой по всем счетам – не гонять же старика. Гораздо страшней другое. Егорыч состоит на учете в социальной службе, и каждую неделю по пятницам к нему приходит социальный работник, вернее работница. Тетя Валя. Тим с ней редко пересекался. Он в школе. Дед один, маломощный, после инсульта. Поэтому и забота у соцработника. Сегодня понедельник? Вот через четыре дня придет.
- Надо деда подменить.
- Ты хоть соображаешь, что это такое?
- А ты куклу сделай! – развивал мысль Сагид. – Такую же, как дед твой, копию. Ну, усекаешь ход мыслей?
- Портретных я никогда не делал!
- Брось. У тебя же лучше всех лепить получается! Я видел! Соцработница молодая? Старая?
- Пожилая. Тетя Валя. Придурковатая малёк. Сначала названивает раза по три. Потом ухаживает, лекарства проверяет, чтоб не кончились. Общительная! Может зацепиться языком, не выгнать!
- Давай поправку на дальность и на плохое зрение. Смотри! – Сагид поднялся подошел к входной двери. – Прикинь. Делаем запах. Заходит Тетя Валя. А ты ей и говоришь: «Ой! Мой дед вообще сбрендил, мимо горшка навалил, весь ковер устряпял»! Каловый запах остановит любого человека, если он не медик. Остановит прямо у порога. Тысячу раз видел!
- Прям так и тысячу, - хмыкнул Тим.
- Ну хорошо, Пашка медбрат рассказывал. Не в том соль. Она останавливается на запах, как вкопанная. А нам того и надо. Тем временем ты идешь в комнату деда. Дверь открыта. Она видит куклу. Но думает, что это живой человек. Ты должен ее включить, чтобы она еле-еле шевелилась. Не лежала и не сидела, а двигала чем-нибудь там, рукой, ногой, головой. Ты как бы подходишь как бы к деду, на самом деле к кукле. Кукольный театр. Самое главное - мы вдвоем рядом с ним. Ухаживаем. Значит ей не надо стараться. Она же соцработник, а не патронажная сестра. В следующий раз – другой спектакль. К примеру, ты его тащишь в ванну там или в туалет, а он тебя за собой об углы бьет. Ну представь все это живенько… Схему сечешь?
- Ничего у нас, Сага, не получится.
- Ты знаешь, кто такие дивергенты?
- Причем здесь это?
- А притом, Заяц, что дивергенты это совсем не сверхчеловеки, а обычные люди. Только они думают нестандартно и делают поступки, которых никто не ожидает. Ключевое слово – не ожидает. Жалобный вид. Честные глаза. Прорвемся!
Мой тебе совет. Сделай куклу. У тебя четыре дня.
- Мне в школу. – Засобирался Сагид. При выходе он виновато замялся, - Прости! Я правда не знал, что это твой дед.
Тим промолчал. Что бы это изменило?
Он никак не мог выйти из оцепенения, пока снова не позвонил Сагид:
- Тимка! Беги к школе! Все поделки наши на помойке!
По утвержденному плану класс математики начал вступать в свои права. Стеллажи все-таки освободили от музейных экспонатов, а близлежащая к школе свалка оказалась завалена игрушками детского изготовления. Тим лихорадочно разбирал объемные пакеты, набитые поделками учеников и выбирал себе те, которые удовлетворяли только ему известным критериям. К вечеру квартира превратилась в реставрационную мастерскую.
– Я решил так, - на этот раз Сагид завалился без предупреждения, - Ты попал, так попал. Без меня тебе никак!
- Да, заваливай! – беззлобно ответил Тим. – Вместе будем «играть в куклы». Пижаму для персоны я уже нашел…
- Считай, полработы сделано!
- Правильно. – Задумался Тим, - делаем мы что-то. А наше дело уже не наше. Это иллюзия, что оно наше да? К примеру, жизнь моего трехголового кота. Он мой или не мой, Сагид?
- Конечно твой.
- А почему он стоял там за стеклом, и улыбался всеми своими тремя мордами на все три стороны в кабинете алгебры, а потом оказался в черном мусорном мешке? Если бы он был мой, разве так произошло бы?
- Отстань. Будь проще.
-… дед говорил…
- Твой дед?
- Откуда знаю, мой или не мой?! Ладно. Смотри. Вот куклы с рост человека. В принципе, эта подойдет. У нее проволока крепкая. А лицо…
Поздно вечером Сага ушел. А Тимофей, начитавшийся полезных вещей из интернета, скопировал множество промежуточных фотографий, забрался на антресоль, достал новогодние маски. Выбрал более других подходящую для работы, и приступил к расплавлению белых восковых свечей, хранимых дедом на случай отключения электроэнергии.
Лицо и шею, как ни странно, Тим слепил быстро. Свечи «плакали» на бледное чело и слезы образовывали дорожки морщин. Рождающийся новый Егорыч, как живой ухмылялся вполне естественно, портретное сходство было бесспорным! Заканчивалась ночь. Но спать не хотелось. В мастерской зажегся священный огонь творчества. Может быть, именно его не хватало Егорычу. Оглядываясь время от времени на культи тополиных обрубков за квадратами вырезанными в занавесках, Тим пытался понять, о чем это дед говорил, и почему велел непременно смотреть на тополя…
Для парика идеально подошла опушка зимней куртки.
И как было у Мадам Тюссо в технологии, осторожно горячим тонким крючком, «вживлял» он волосинку за волосинкой в воск. Он назвал получившийся результат «Персона Егорыч». Кукла к рассвету уже имела тело на проволочном жестком каркасе, весьма симпатичную голову с прекрасной седой шевелюрой, с лицом, бровями, ресницами и усами, как у Егорыча. Оставалось придать акварелью нужные оттенки.
- Ты как? – поинтересовался состоянием Тима на четвертый день Сагид.- Неважно выглядишь.
- Пижаму на деда поможешь надеть? - улыбнулся Тим.
- Что, в самом деле получилось?
- Посмотришь.
План восьмиклассников сработал. Женщина, что пришла, как обычно проводить социальную работу, не смогла пройти далее «заготовленной с утра мины» и предоставила Тиму с другом возможность самим поухаживать за любимым дедом. И даже тени сомнения не появилось в её сознании. А уходя, прошептала:
- Святой! Святой ребенок! Дед уже под себя ходит. А он не брезгует! Святой!
Тим только вздохнул на это. Но жить как-то надо было. И он продолжил свои опыты.
Отрабатывая все новые и новые детали на кукле, Тим через неделю научил ее немного самостоятельно двигаться, черед две недели произносить пару слов. Через месяц «кукла» могла перемещаться по квартире, правда в паре с внуком.
И только руки никак не удавалось довести до совершенства, так, чтобы, прямо как у людей. Снова и снова Тимофей давил и растирал теплый воск по проволоке, и с таким усердием вдавливал массу в проволочные «кости», что уже казалось, что фаланги «Персоны Егорыча» болят от Тимкиного усердия. Для него наступил период, когда иллюзия стала превращаться в жизнь. А жизнь в иллюзию. Он ходил в школу. Расписывался в дневнике. Зубрил алгебру, русский и немецкий. Отчитывался за успеваемость перед дедом. А параллельно продолжал совершенствоваться в изготовлении кукол. Хотелось попробовать себя и в шарнирной кукле и в керамике, не брезговал валянием и гипсом. Новые планы рождались один за другим. Ведь стоит только попробовать! Все получается! И как!!! За вечер, благо, что материала еще хватало, он мог изготовить, два, иногда три и даже четыре удивительно гармоничных образа! Лицо и руки в кукле – самое сложное. Вот это теперь удавалось делать Тиму великолепно.
Со вновь осваиваемой техникой было сложнее. Требовались финансовые затраты, на зато результат потрясал - лик просто «оживал». Парнишка творил лица из керамического застывающего пластилина или пластмассы. Лукавые и юморные, они могли теперь украсить самый изысканный дом. И называть их стали авторскими моделями.
Родилась первая коллекция – «Комичная кукла Тимофея Гладышева».
Сагид помогал как мог. Фотографировал готовые модели, рекламировал, активно участвовал в деятельности профильных сайтов, оформлял тематические коллекции.
Выставляемые модели в уникальном авторском исполнении «кукольным сообществом» признали, их стали охотно покупать. Новых кукол ждали. На вырученные деньги ребята стали приобретать самые современные исходные материалы, создали собственный сайт. В интернет пространстве среди единомышленников постепенно вызревал интерес к создателю таких чудесных экспонатов. Оставаться в публичной тени становилось все сложней. Пришлось решиться на осуществление пластической операции, устранить дефект верхней губы, исправить прикус. Неуловимые следы операционного вмешательства окончательно были замаскированы отпущенными аккуратными усиками.
Никто не знал о тайне друзей. Казалось, миру наплевать – есть Егорыч, нет Егорыча.
Сагиду – не наплевать.
- Я выяснил. Причиной смерти деда явилось сильное нервное потрясение, - заявил как-то он, - Твоя «биологическая мать» хотела стать полноправной хозяйкой квартиры, и, скорее всего, мечтала ее продать и распорядиться деньгами там во Франции для какого-то бизнеса. Он и рассвирепел. На тебя, стало быть, ей совершенно наплевать!
- Кстати, судя по всему, он умер минут через пять после ухода из квартиры… его, действительно, спасти было нереально! Я могу тебе это констатировать, как друг и как патологоанатом, и как продвинутый юзер…
- Ты раньше не говорил: биологическая мать. А кто тогда не биологическая?
- Я, - серьезно ответил Сагид. – Я тебя лишил радости кремации останков. Значит, буду всегда пред тобой виноват. Я тебя усыновляю. А, значит, я «за тебя в ответе»!
– Ты к чему клонишь, нацменистый мой «Мачих»? – улыбнулся Тим.
- К тому, - на полном серьезе, игнорируя сарказм друга, продолжал гнуть свою линию Сагид, - Пока дед «живой», нужно срочно оформлять «дарственную».
- Зачем?
- Это надежная юридическая гарантия для наследников. Против дарственной обратного хода в законе Российской Федерации еще ничего не придумали.
- Чё опять спектакль устраивать?
- Придется, Тим. Ради торжества высшей справедливости! Я решил, что твоя мать виновна. Во-первых, перед дедом. Во-вторых, перед тобой. В третьих, как сказал твой Егорыч, перед обществом. Поэтому надо ее чуть-чуть проучить. И, я абсолютно уверен, если бы был жив твой дед, он дарственную обязательно бы подписал! Согласен?
- Все рухнет, если…
- Давай без если. Хочешь жить на улице?
- Почему сразу на улице?
- Характер у тебя скверный. Твоей матери деньги нужны? Где она может их взять? Только из продажи квартиры.
- Да я-то понимаю, только нотариус – это не соцработник. Он не удостоверит подпись, пока лично не установит личность дарителя, и то, что даритель находится в светлом уме и доброй памяти. А потом, кабинет нотариуса немного отличается от квартиры, туда горшок с пахучими экскрементами не занесешь.
- Заяц! Ты никогда в меня не верил! А я хоть раз тебя подводил?
- Нет. Но вообще непонятно, почему все сходит нам с рук. Нет объяснений.
- Сейчас не об этом. Я – нацмен. Ты знаешь. А нацмен может выжить без диаспоры? А диаспора может существовать без надежных завязок? Думаю, найдется нотариус, который проникнется уважением к заслуженному офицеру запаса, потерявшему молодость и здоровье на службе Родине, желающего подарить жилье любимому внуку, но не имеющему сил выйти из квартиры. Понятно, что не каждый день нотариусы выезжают к клиентам, но не бесплатно же.
- Блин! Ну, давай попробуем…
Все участники свершившегося события были радостно возбуждены после проведенной тяжелой и чрезвычайно психологически затратной работы. Так расслаблено счастливо Тимофей не чувствовал себя давно.
- Ты так ловко научился ставить подпись! –похвалил друга Сагид, вынося из комнаты опротивевшие до тошноты пахучие «метки»...
- Мысль во взгляде отразить трудней – ответил Тим, любуясь свежеиспеченными документами.
Ему казалось, что у него выросли крылья, и никаких границ для него не существует. А горизонты для полета раздвинулись многократно. Ему уже заказали куклу в человеческий рост с лицом какого-то очень важного юбиляра. Кукла с портретным сходством – не просто творческая, это уникальная работа. Но и деньги совсем другие.
- Ты полетишь в Индию, Сагид! –пообещал Тим. – А потом - на Филиппины!
Заказы поступали регулярно. Это не было удачей. Иллюзией. Фокусом. Мастерство пришло не само собой, а благодаря природному дару художника, отчасти, философа и кропотливому терпеливому труду. Он почти не выходил на улицу, только в школу и домой. Пока «память свежа» сразу же делал уроки. И лепил, кроил, шил, плакал и смеялся над новыми куклами, прыгал по квартире после каждой удачи.
Он выиграл три подряд серьезных конкурса и попал в международный каталог кукольников-портретистов. Тимофей Гладышев был приглашен в Лувр на авторскую выставку.
- А к матери заедешь? – первое, что спросил Сагид.
- Заеду, если она не будет против. Но прежде пора заявить пропаже деда.
Тяжело было расставаться с «Персоной Егорыч», но следы преступления необходимо было скрыть. Пропажа человека – дело не рядовое. Подозреваемым можно стать в любой момент.
Разбирая модель, Тим будто оправдывался:
- Это только иллюзия, дед. Ты же знаешь. Тело человека ему не принадлежит. Ты сейчас растаешь. И я слеплю из воска то, что потребует душа. Хотя, душа, наверное, тоже иллюзия.
Он, не отрывая взгляд, наблюдал, как нагреваемый воск стекал с маски Егорыча. Лукавые морщинки выпрямлялись, оставляя усы и брови беспризорными.
Еще теплый воск Тимофей собрал в ладони и, поглядывая вглядываясь в на мраморное изображение матери на подоконнике, создал лицо девушки, «Персоны Иллюзии».
- Я куплю для тебя самое воздушное платье в Париже! – трепетно произнес он и удивленно поцеловал остывающий лоб новой прекрасной, немного похожей на Тима, куклы.
А потом в зимнем саду зажег свечи и весь вечер провел в расстроено-философском одиночестве, вспоминая Егорыча. И как призывал дед ровно год назад, смотрел через незакрытые занавески на тополя, которые думали, что ветви - это их дети и их руки. А ветви взяли и отрезали! Тим видел эти культи! Вот, во что превращают люди мечты детства, если нет огня!
Утром дежурному по РОВД поступило заявление о пропаже человека. Через три дня в оперативной сводке по городу отдельным пунктом прошла информация, что уроженец Москвы гражданин Гладышев Николай Егорович семидесяти трех лет ушел из дому и не вернулся, на момент пропажи имел признаки предынсультного состояния.
Жизнь, между тем, развивалась по своему, уникальному сценарию.
Лувр потряс коллекцией произведений искусства, собранных Наполеоном со всего мира. Изящество линий мраморных статуй. Тонкая работа кисти старых мастеров станковой живописи. Иллюзия богатства и мирового господства. Все это вошло многотысячными образами в мальчишеское сердце и заставило восхищаться.
Вечером первого же дня пребывания в Париже мать нашла его в гостинице сама. Как? Следила за творчеством сына в соцсетях. Вошла, как будто они только что расстались. Он узнал ее сразу. Замер, отворив дверь номера. Хотел обмануться. Но не мог. То, что стояло перед ним, тепла не излучало.
Когда-то давно в детстве, сын почитал ее Богиней, глядел на мраморную статуэтку, искусно вырезанную и почти одушевленную, пока не понял после гибели деда, что пред ним простой камень.
Парижская мода совершенно не подходила матери, так по крайней мере, показалось Тиму. Темные обтягивающие брюки. Растянутая кофта немыслимого смарагдового оттенка на выглядывающей из-под нее серой блузе. Обувь на низком квадратном каблуке. Короткая стрижка – темный ежик.
Разговор не клеился.
Время поджимало, и мать нервничала. Ведь ее волновала только московская недвижимость. А сейчас она узнала, что по документам, квартира давно принадлежала Тимофею.
- Почему не посоветовался? Это же моя квартира!
- Иллюзии правят нашим сознанием! – ответил Тим отвернувшись, единственное чувство глубокого разочарования вместо любви, которую он беззаветно ждал, саднило грудь.
Мать узнавала и не узнавала его. Очевидно, от французского мужа и от заграничной жизни, в ней доминировало чувство скаредности. У неё было все, но она хотела отсудить последнее у сына.
- Иллюзия первая, мама. Мы рождаемся без отца и без матери. И единственный наш отец - Бог. Один он решает, наша это действительность или нет. Поэтому, уходя от мира и привычек, мы от них не уходим. А возвращаемся к Богу! Ты понимаешь, мама?
- Нет, - честно ответила она. – Как тебя понять, если ты сам себя не понимаешь?
- Я то себя понимаю! – ухмыльнулся Тим, и придавая мыслям значимость, как делал это дед, продолжал, - Так вот. Иллюзия вторая, мам. – Наши дети – это не наши дети. Это наши наказания. Наши преодоления. Если они нас не понимают! Из этого следует, мама следующее. Наши вещи – это не наши вещи. Мы уходим. Вещи выбрасывают на помойку или достаются другим. Никто ничего не забирает с собой! Кто тебе сказал мама, что это твоя жизнь, твое тело и, что это твоя квартира?
- Но я наследница…
- Да. Это было вчера. А сегодня это – зимний сад. И я буду играть там в куклы!
Мать с долгим недоумением оглядела Тимофея, не сумасшедший ли он. Светлый вьющийся чуб чуть длиннее, чем нужно, потому что уже мешает глазам, которые бархатно и влажно глядели на нее в упор. Шелковые усики еще не знают бритвы. Идеальные контуры чувственных губ неумело насмешливо искривлены гримасой юношеского максимализма.
- И… Цветущие вишни…
- Вишни? Ты с ума сошел!
Тим вздохнул аромат несуществующих цветущих деревьев, и произнес с упоением:
- В и ш н и!!! Но, знаешь, мама, Вишни тоже не твои! Ты уехала и забыла о нас. О Егорыче, который до последнего дня ждал твоей заботы, как верующий ждет любви небес. Обо мне, инвалиде с заячьей губой. О тополях, которые сама посадила под окнами! Ветви их обрубили дворники. Знаешь, мама, как они там, без рук? Нет? Если нет любви – нет и огня. О чем ты мечтала в детстве? Ты забыла, мама? Твоя жизнь без очага, способного обогреть окружающих – это вообще не жизнь. Ты судебный переводчик? Это иллюзия. Несостоявшаяся иллюзия жизни!
- Ты прилетел, чтобы меня обидеть?
- Я тебя не звал.
- Мне пора уходить, - взглянула мать на часы.
- Ты это сделала давно, - отрезал последнюю пуповину сын.
Париж пытался радовать Тимофея, как радовал он всегда любого человека, оказавшегося в пространстве иллюзий богатства и власти. Сады Тюильри благоухали рододендронами. Разноцветные петуньи колыхал легкий ветерок. Стриженные газоны придавали настроению старинных статуй оттенки вечной молодости. Фонтаны и скульптурные группы смиренно позволяли восторгаться собою. Тимофей за неделю обошел улицы французской столицы и берега Сены, разглядывая разноязыких и разноликих людей, которых не уставая «считывал», «снимал», как криминалист – слепки, набрасывая эскизы мыслеформ для будущих моделей. Что-то фотографировал, что-то зарисовывал.
Выставка кукол собирала много зрителей. Зрители восхищались самобытностью и неуловимой уникальностью моделей молодого московского мастера. Парижские модницы, вытянув губки шептались, глядя на автора. Подмигивали. Брали с трепетом «сигнатююююр».
Тимофей не переставал удивляться – почему не к Джоконде, а к нему приходили они? Что порождало интерес? Неужели и вправду, огромное состояние, накопленное предками и сынициированное дедом - огонь творчества, который он так настойчиво пытался зажечь, ослепительно засиял в благодарном пламени таланта? Чувство благодарности рукам, его взрастившим, превращалось в острое желание оказаться поскорее в «зимнем саду» среди «вишен» - теперь он понимал - среди идей, рождающихся, расцветающих и дающих плоды.
- У меня две хорошие новости, – встретил его в Шереметьево Сагид. - Первая. Мои мысли по избавлению мира от старости и болезней нашли понимание в клинике профессора Рекрутова. Меня услышали. И вторая. Тобой заинтересовались в Суриковке! И в ближайшее время ждут твои работы на просмотр. Скромно признаюсь, не без моего участия! По этому поводу нужно выпить! Ты привез из Парижа вино, брат?
- Да.
Тимофей открыл коробку, и вызволил прямо в зале аэропорта воздушное голубое платье из заточения, - это лучшее вино Парижа!
Отороченный изысканными брюссельскими кружевами, легкий лионский шелк осветил пролеты эскалатора. Люди ахнули. Сагид замер:
- Но это свадебное платье!
- Да. Для «персоны Иллюзии».
- А как же обещанное вино?
- Иллюзия опьянения прекрасным рождает вдохновение!
- Эту мысль ты только что сам придумал? – крутнул головою совершенно сбитый с толку Сагид.
- По наследству перешла,- подмигнул Тим весело. - Дед говорил…

Декабрь 2012 г.