От вибраций попавших в ледяную ловушку китов задрожала Чукотка. Мощный плавник вожака оказался бессилен порвать острие непредвиденного плена. Поранился до крови. Забурлила стая. Вскипела вода. Непохожий ни на что звук ревущих белух разбудил алое солнце. Расплескались по облакам сердоликовые брызги рассвета. Отразились золотыми россыпями в розовых редких проталинах моря среди фиолетовых, занесенных по самые пики торосов.
Спать бы еще да спать.
Да где там! Из пороши показался недовольный матовый нос. Открылся один глаз. Ездовой пес центральной пары осторожно шевельнул крупом, и на переливающуюся россыпь его роскошной перины с шерстинок отвалилось множество крупных свалявшихся колобками жемчужин. Но шкура все еще оставалась усеянной ожерельями ночи.
- Ы-р-р, - проворчал пес. Встряхнулся, решительно освобождаясь ото сна. Окинул взглядом собак упряжки.- Ы-р-р! – покосился на вожака, мол, ты что, не слышишь?
Псы неохотно поднимали головы, настораживая, однако, слух на удачу. Странный звук сулил путешествие и охоту.
- Р-р-гррраф! – дал команду подъема для охотников вожак упряжки матерый голубоглазый Танат.
И, прочистив глотку, залаял уверенно и четко.
Охотник Тынэ-нкей растолкал сына Андрея. Быстро развел огонь, в котелок набросал корочек наста. Те зашипели, плавясь в рассветном вареве.
Совместная охота – идея матери Элен – давно буравила мозги охотника. Забывает сын обычаи. Забывает чукотский язык. А это плохо. Вот и сорвал с интерната на месяц. Пусть походит в парке. Поспит на воле вдали от Анадыря и даже от родного села Янракыннот.
Нравится Тынэ-нкею, как слушаются сына хаски. Как ловко Андрей включает инстинкты охоты, хранящиеся в подсознании каждого чукчи.
- Хорошее имя дал тебе шаман Ярак, - высвистывая меж утраченных зубов шипящие звуки, распускал в котелок отец сухари для собак. – Тебе пять дней. Нет, шесть тогда исполнилось. Луна круглая. Все собрались. И я и мать твоя Элен и бабка сумасшедшая, что водой по прошлому году унесло, и оба моих брата. И каждый имя называл. Над колыбелью повесили кружевную косточку белого кита. И как только выкрикнул Ярак: «Андрей!», дрогнул оберег. Так и поняли, что нравится тебе твое имя.
- Я молока хочу, - дернул головою сын, он этот рассказ сотни раз слышал, - в школе по утрам молоко дают.
У отца пропало блаженное настроение. Лицо, почти коричневое от северных ветров, стало еще чернее. Он буркнул под нос:
- Избаловали!
И стал проверять на готовность ремни упряжки. Собаки нетерпеливо повизгивали, подгоняя мордами в спину охотника к полынье.

Светлело. Сугробы сменили фиолет на смесь белил и голубого кадмия, точно Чукотка и впрямь напилась утреннего молока белой небесной коровы. Самые высокие пригорки, торчащие складками оригами сложенных ватманов, сначала порозовели, затем побелели. Ярко высветились следы мелких животных, пересекших дорогу, ведущую к зимовью. Проснулись звуки дня.
Но и далекий странный гудёж или рокот, встревоживший собак еще ночью, человек не услышать не мог, хоть и доносился тот издалека, со стороны моря, практически полностью вставшего к середине декабря.
Поэтому, не делая обычный круг по капканам, упряжка погнала прямо на восток. Непонятный рев, похожий не серену, усиливался. Собаки мягко несли нарты к гигантской полынье, именно оттуда раздавались тревожные, тоскливые от безысходности, звуки. В ограниченной по площади акватории чистой воды теснились громадные спины китов.
- Вот это охота! – воскликнул сын, видя столько добычи.
- Это не охота, сынок. Здесь все киты побережья, и выйти им не под силу, однако. Мороз будет только крепче. Видишь? Солнце какое злое? Льды зажали белух насмерть. А они живые, им нужна открытая вода! Если мы не поможем выбраться, полынья замерзнет, и китов больше не будет. Совсем не будет. Никогда не будет!
Собаки подняли вой. Им протяжно вторили морские пленники.
- Сидеть! – рявкнул охотник на всю упряжку, замахнувшись на первого попавшего. Тот чуть отскочил, закрыв пасть. - Тынэ-нкей думать будет…
Чукча сел на снег. Потом лег, прижав ухо ко льду.
- Сотня! Не меньше! – прошепелявил отец.
- Едем в Янракыннот! –распалялся в азарте Андрей. – Приведем охотников. Мяса на всю зиму напасем!
- Вот ты упертый какой! – вскочил Тынэ-нкей. – Говорю тебе, это не охота, это беда! Сам дух воды на китов осерчал. Ты беду эту съешь. Я. Сосед беду эту съест. И уйдем к звездам. Нельзя. Китов спасать надо.
- Но как? – пожал плечами мальчик, - даже если всех мужиков в селении собрать, нам не прорубить дорогу к большой воде! Ледокол нужен!
- Ледокол! – воскликнул охотник, - Конечно нужен ледокол!
И полдня не прошло, как по интернету прокатилось «SOS» сообщение о том, что в Синявинском проливе Берингова моря застряло более сотни особей китов белух, животные находятся в опасности! Поднялись все охотники поселка, подключилась администрация Чукотского автономного округа. Местные власти обратились за помощью к федеральному центру. Были подняты МЧС России и министерство транспорта.
Чукотские чиновники хотели использовать в операции спасательный буксир "Рубин", находящийся примерно в полутора-двух сутках от ледяного плена белух. Но он оказывал помощь южнокорейскому сухогрузу "Ориентал Эйнджел", севшему на мель. К несчастью там начались бури. «Рубин» застрял надолго. Чукотка стала настаивать на подключении ледокола, только он один мог добраться до белух и разблокировать ледяную западню.
Возле громадной полыньи, поддерживаемой дыханием и теплом морских млекопитающих, стали появляться люди.
Белухи ревели. Собаки лаяли. Люди не спали.
Андрей боялся, что все белухи умрут.
- Гляди, они, как люди. В центре детёныши. Вокруг мелюзги – самки! У кромки льда – самцы!
- Как ты их различаешь? – удивился сын.
- Поживешь в тундре… - махнул рукою Тынэ-нкей, отвязывая от упряжки собак размяться, но все-таки объяснил, - не только различать, понимать начнешь. Самцы крупнее самок, метров по шести, бывает. Детеныши темненькие.
Вожак упряжки сибирский хаски, голубоглазый Танат первым получил свободу, близко подошел к краю льдины, откуда за ним внимательно наблюдал маленькими черными глазками достаточно крупный самец кита Белухи. Танат протянул лапу. Кит покачал головою, скорбно опустив кончики рта. И даже сморщил белую лысину от напряжения.
Танат завыл в воздух.
- Молчать! – приказал Тынэ-нкей, - место! Тебя еще спасать не хватало!
Танат вернулся к остальным собакам, поскуливая и выражая поминутное беспокойство.
- Сидеть! Помощь идет!
Киты, услышав команду, данную собаке, как будто поняли, о чем речь. Чуть угомонились.
Белухи собрались в группы так, чтобы можно было дышать, но, тем не менее, их положение оставалось опасным. Ледовые поля укреплялись, и нарастали от берегов к центру полыньи.
Через два дня в лагуне Берингова моря показался двупалубный Ледокол «Москва». Охотники на льду, разглядев серьезную подмогу замахали руками от радости.
- Москва! Москва! – закричал во всю силу Андрей.
Люди из ближних и дальних селений, из райцентра и даже из самого Анадыря кто на чем добираллись посмотреть, как будут спасать китов. Суетились корреспонденты. Щелкали фотоаппараты. Работали камеры.
Мощный корпус металлического покорителя бескрайних северных застывших равнин в лучах заходящего солнца точно золотые страницы книги пролистывал раскрытые льдины. Экипаж толпился на палубе.
- Нельзя ближе! Остановитесь! – кричал какой-то корреспондент с нашивкой «Greenpeace», - он поранит животных! Так уже было! Они попадут под винт!
- Не поранит.
- Он сможет!
- Он мастер! – кричали наперебой охотники.
Напряжение нарастало. Киты сменили рев на вой. Заверещали детеныши. Положение стаи действительно было опасным. Шестиметровый вожак мог в любое время уйти под лед навстречу ледоколу, а это – верная гибель!
В пятидесяти метрах от полыньи, сел Танат, не смотря на опасное приближение многотонного ледокола. Рядом с собакой встал Тынэ-нкей, подняв руки, точно на него двигался простой Жигуль.
Народ отхлынул на безопасное расстояние, поближе к берегу. От «Москвы» пошли и стали угрожающими трещины. Грузно и громко ломая в крошево ледяное пространство, корабль медленно и осторожно приближался к полынье. Сгущались оранжевые сумерки, окрашивая снега в цвет немыслимо экзотического пористого апельсина. Перед форштевнем угрожающе вспенивалась черно-изумрудная волна, превращающаяся на льду в белую-белую воду.
Наконец, и Тынэ-нкей не выдержал. Дрогнул. Еще бы! Плиты из льда подымались на дыбы выше его роста! Оседали под тяжестью русской стали могучего северного богатыря.
Охотник побежал к соплеменникам на берег.
- Ы-р-р, - рычали издалека псы, волнуясь за людей и за белух, не теряя чувства осторожности. - Р-р-гррраф!
Медленнее. Еще медленнее. Почти с ювелирной точностью ледокол режет носом последнюю страницу ледовой книги дня. Млекопитающие сбились на противоположной стороне, давя друг друга от страха.
«Москва», прорубив канал, чернеющий от вечернего зеркала открытой воды, дает задний ход. В этот момент совершенно обессилело солнце. Растаяло и, утонув в холодных снегах, остыло. Густым мраком покрыло горы и море. Люди на берегу включили фонари. «Москва» озарилась прожекторами.
Судно остановилось, сначала едва заметно, потом быстрее двинулась обратно.
Но киты не шли. Не верили людям.
- Врубай музыку! Бетховена! На всю громкость! – отдал команду капитан корабля помощнику в радиорубке.
И это услышали охотники.
- Музыку! Давай Музыку! Правильно! – поддержал Андрей, и замахал обеими руками.
Снова залаяли собаки.
Величественная симфоническая музыка разлилась среди полярной ночи. Неожиданно громко. Торжественно. Подхваченная эхом и ветром, музыка густо лилась из репродукторов подобно патоке или меду, обволакивая сознание.
- Ну!
- Ну, давайте, однако! Плывите родные! Туда! Туда!
- Ну же! Ну ! – выкрикивали с берега чукчи, махая руками.
А в груди, как от огненной воды, жгло Бетховеном по самому сердцу.
Наверное, животные почувствовали то же самое, что и люди, а может, о чем-то напомнила самкам эта вечная песня любви, так похожая на энергетические призывы самцов во время гона. И самая смелая из всех, подружка вожака пошла на звук, не боясь больше рева мощного двигателя двухпалубного ледокола. А за нею и все стадо по одному, по два, поплыло по неширокому каналу.
Иллюминация «Москвы», освещающая путь к океану, выводила белух на широкую воду. Их белые спины уверенно удалялись от полыньи вслед за спасительным проводником.
Танат – умный пес, понимал, что происходит великое действо, замер от восхищения. А потом стал подпевать скрипкам и виолончели, так проникновенно зовущей вдаль мелодии. Ему помогли другие псы упряжки. Люди ликовали, поднимая руки и ружья в воздух и махая ими вслед удаляющемуся стаду морских исполинов.
- Все еще хочешь в интернат? - Тынэ-нкей глядел торжествующе на сына, точно всю эту победу над стихией совершил один, - ну, отвечай, там же молоко дают…
Отец был уверен, что сын забудет городские штучки, и останется с ним. Вернется в тундру.
Андрей вытер куржак с меховой опушки:
- Да! Хочу как они. На ледоколе. В Москву. Купи мне скрипку!...
Мороз уже не шутил, как днем, а сковывал буквально мгновенно прорубленную дорогу во льдах кристаллическими корочками. Шлифовал нехилым коварным ветерком. Последним из остывающей ловушки выходил вожак. Выходил хвостом вперед, внимательно наблюдая за светящимися огнями, не доверяя охотникам и рыбакам. Готовый в любую секунду защитить свое стадо. Но не достаться им в качестве трофея.
- Уф, - выпустил воздух из груди огорченный охотник, глядя на уплывающую лысину кита, сын его изрядно озадачил, может, думал он, предложить ему забить таки оставшегося последнего, чтобы заманить как-то ребенка, ведь одного то можно, и власти разрешение дали, - А кто китов со мной бить будет?
- Я не буду, - ответил Андрей.
- Почему?
- Они живые, отец. Ты сам сказал!

2015 г.

(иллюстрация автора)

Поделитесь с друзьями