На вершинах непокорных гор сияющая белизна режет взгляд. И поражает, как невинность среди обыденности, или абсолютная истина среди многих правд.
Каждая снежинка там вобрала в себя весь спектр видимого диапазона испускаемых солнечных лучей и, переливаясь, светится, улыбается, радуется такому близкому и такому далекому солнцу.
Вот и тянется к этим девственным вершинам неистребимое племя романтиков с рюкзаками, палатками и ледорубами, не докурив, не долюбив, не закончив земные дела…
- Смотри! Смотри - вон! Вон! Вон-вон! Вон! – показал Мирон на далекую пугливую фигурку горного козла, тут же растаявшую за скалистым уступом.
- Ух ты! – выдохнул Санёк, который впервые на восхождении с альпинистами, и поэтому все было в новинку. - Они что? Дикие?
- Дикие, дикие. Да к тому же еще редкие. Винторогие. Охота на них запрещена. Их практически невозможно обнаружить, - не преминул поучительно вставить краснолицый Малиновкин по кличке Малинка. – А здесь можно такое увидеть - ой-ей-ей!
Новичок чувствовал себя слегка опьяненным. От свежего, разряженного воздуха временами подкруживалась голова. Порою хотелось петь, но слова песен не приходили в голову. Наверное, те же чувства испытывают телята, попавшие впервые на зеленую траву. Они прыгают, как ошалелые, не в силах справиться со своими телячьими восторгами. Но Санёк справлялся. Хотя выдавала его светящаяся улыбка и соглашательский настрой, что для его юношеского конфликтного максимализма являлось весьма нехарактерным.
- Осторожно! Эдельвейс! – чуть сам не наступил на невзрачный цветочек Мирон. И мечтательно добавил: - Не раздави…
- Да ладно тебе, дальше их - как грязи! – вставил Малинка.
- Природу беречь надо, даже в малом, - поднял палец Мирон и пошел дальше.
Маленький эдельвейс мелко подрагивал от неровного ветра. Мохнатенькие лепестки на пушистой цветоножке доверчиво протягивали кверху сердцевинку, похожую на ступню маленькой кошачьей лапки. И Санёк не удержался. Сорвал. И вложил в записную книжку на букве А. Он ещё не знал, о чём напишет Алёне, но сувенир с далёких гор, способный покорить сердце девушки, был им уже приобретён.
Ледник покрыт осыпавшейся породой. Сыпушка. Куски гранита. Подтаяв на солнце, они не держатся во льду. Когда наступаешь – трикани, специальные набойки на обуви, не удерживают. Шаг вперед, два назад. Совершенно измученные добрались до площадки, где планировали остановиться на ночлег.
Площадка оказалась необычной. Удобного для привала пространства хватило бы на три – четыре стандартных палатки. Это был берег небольшого, заполненного талой ледниковой водой озерца, продолговатым мечтательным глазом смотрящего на прозрачный среди дня видимый край луны.
От озера исходил запах чистого, постиранного в морозный день белья.
Альпинисты проворно освободились от снаряжения. Редкое действо по степени удовольствия и даже блаженства может сравниться с магией избавления натруженной спины от неподъемного альпинистского рюкзака – этого вечного наказания и, одновременно, надежного товарища, гаранта выживания кочующей по горам братии. Испытываемое при этом невероятное облегчение, сопоставимое с чувством невесомости, давно превратилось в некий ритуал, бонус, профессиональный штрих, украшающий достойное завершение трудового дня. Установили палатку, разожгли примус, разогрели чай. Каша с тушёнкой под названием кулеш, приготовленная радистом Алёшей Клёном, оказалась настолько вкусна, что голодный Санёк съел три порции под добрые ухмылки и понимающие взгляды матерых альпинистов. Глубоко вздохнул, разглядывая недоеденные крупинки, застрявшие в зеленоватой бороде Алёши, отправился обследовать окрестности. Среди сероватых камней попадались звездчатыми кучками эдельвейсы. Но тот, первый, заложенный в записную книжку на заветной странице, представлялся молодому человеку единственным, распустившимся только для него. Сел у озера, заглянул в его хрустальную чистоту. Подумал, что безупречное зеркало достойно отражения прекрасных фей, а не его курносой физиономии. Достал блокнот, вырвал листок бумаги и завернул цветочек, надписав словами Мирона: «Осторожно: эдельвейс!».
Он вспомнил неприступную Алёну с толстой косой из соседнего подъезда, чьи завитки на висках действовали сногсшибательно, и, что обидно, на всех одинаково без осечки.
С Саньком она все-таки гуляла два раза, ходили в кино. Но не позволяла даже взять себя за руку, а деликатно отстранялась, обескураживая и ошеломляя своей самодостаточностью. Впрочем, другим ребятам она вообще не давала никакого шанса.
Парень достал карандаш и стал писать свои первые юношеские стихи:
«Ты – эдельвейс на склоне горном,
Царица гор – своих рабынь.
И голова в порыве гордом
Устремлена в немую синь…»
Ревнивая память вернула ему сцену на танцах, когда при определенном развитии событий мог произойти нешуточный конфликт. Нахрапистый Костя Кривицкий в кругу танцующих обнял Алёну за бедро. Ребята вскипели. Но Алёна, покрасневшая до ушей, тихо, с достоинством, сказала, убрав его руку:
- Если ещё раз позволишь себе подобную выходку, пеняй на себя.
- Ну и что ты сделаешь? Подумаешь, недотрога! Ударишь? Пожалуешься папочке?
- Я никогда не скажу тебе «здравствуй»!
Тихая угроза подействовала, как ушат холодной воды, и Кривицкий остыл.
«О! Многие тебя пытались
Добыть, сломить и покорить!
Но вот беда: сломились сами,
Гордыню не сумев забыть…»
Санёк ещё вспомнил, что через две недели у неё день рождения. Хорошо бы, письмо вручили специально. Да. Он пошлет заказное письмо с пометкой: «Вручить такого-то»…
«Где тот смельчак, что над горою
Возвысится сквозь снег и дождь
Иль сможет вровень встать с тобою?
Ты ждёшь его?
Я знаю. Ждёшь…»
Думалось ещё о всяких нежных глупостях. О завитках на виске, об изяществе и о каком-то милом свечении Алёниных глаз, когда она возилась с младшей сестренкой. Но все это невозможно было описать. И Санёк побоялся, что неловкими строками он может обидеть или разочаровать любимую девушку - его милый застенчивый эдельвейс. Таких, как Алёна, надо заносить в Красную книгу. Хотя, таких больше нет. Она одна.
Душа сладко ныла внутри, и никакого сладу не было сидеть на одном месте. Санёк аккуратно сложил листок с карандашным текстом поэтических строк, вернулся к палатке.
- Лёх, а Лёх, у меня к тебе есть одна просьба.
- Ну…

- У тебя конвертов не осталось, ну тех, английских, розовых?
Алёша без слов достал из рюкзака конверт, понимающе улыбаясь в зеленые усы.
Санёк с надеждой и трепетом запечатал в шикарный конверт заветный эдельвейс, переложенный листками с зарифмованными мыслями. Глубоко вздохнул и немного угомонился.
Непокорная вершина с площадки была не видна. Зато открывался прекрасный вид на противоположный хребет и на долину за уступами.
Разомлевшие от сытного ужина альпинисты развалились в палатке, лениво смеясь над пересказываемыми в который раз анекдотами. Потом перешли на прозу жизни. И, как в той сказке про лисичку со скалочкой, - «накормили вы меня, напоили вы меня, насмешили вы меня, а теперь - напугайте меня», - с наступлением темноты каждого так и подмывало рассказать страшилку о каком-нибудь снежном человеке или черном альпинисте.
Наконец и эти рассказы иссякли. Тихая дрема опутала лагерь. Не спал только Санёк, переполненный впечатлениями. Он вспоминал то дорогу, то Алёнино милое лицо, то снова и снова срывал свой первый эдельвейс, то пересказывал в уме стихотворение.
И вдруг, совершенно четко и ясно, парень услышал возле палатки чьи-то шаги… Ледяной ужас охватил сердце.
- Ребята! – тихо позвал он, уверенный, что на такой высоте ночью никого живого в принципе быть не может.
Несмотря на усталость, все, как по команде, мгновенно проснулись.
- Кто там? – спросил Алёша Клён.
- Чёрный альпинист!!! – сам себя напугал Малинка.
- Да иди ты! – отмахнулся Мирон.
Но шаги не стихали. За тягучим приступом страха у Саньки наступил мгновенный, подпитанный присутствием ребят, приступ отчаянного любопытства. Расстегнув молнию входа, он медленно высунулся наружу и замер.
Возле озера, величественно закинув за спину рога, спокойно глядел на него довольно крупный горный козёл, возможно, тот самый, который днём показался и исчез. После ребята узнали, что эта площадка являлась единственным местом, куда животные ходили на водопой. Козёл альпинистов совершенно не боялся.
Помноженные отражением озера на два, возле него стояли не феи – пять-шесть самочек и несколько пушистых козлят. И тоже не обращали на Санька ни малейшего внимания.
Занесенные в Красную книгу винторогие нагло и беззастенчиво пощипывали занесенные в ту же книгу редкие исчезающие растения – эдельвейсы.
- Эй, вы! Наглые морды! А ну, кыш! – крикнул им Санёк.
- Да кто там? – повылазили ребята.
Освещенные огромной линзой ледника, животные стояли, как на сцене, и совершенно не реагировали на крики человека.
- Ущипни меня! Я не сплю? – кого-то попросил Малинка.
- Ага! Попались! Козлятинку мы любим! – потирал руки радист Алёша.
- Низя! – натягивал на ходу штаны Мирон.
И никому не было понятно, что же «низя»: охотиться на козлов или питаться редкими эдельвейсами.
- Кыш! Кыш! Кыш! – повторял Санёк.
Огромные звезды, величиной с яйцо, желтками разливались по небу.
- Ребят, что будем делать?
- Что «что»? Спать пошли! Холодно! Вот что!
Поглядев еще раз на звезды, Санёк закрыл палатку, забрался в свой спальник и мгновенно уснул.
Ему снилось, как Мирон несколько раз толкал его в бок и шипел:
- Кыш! Пошёл! Кыш!
На утро-то как раз оказалось, что Мирону повезло больше всех. Потому что козёл облюбовал себе место у палатки, где спал Мирон, и всю ночь они грелись друг о друга.
Мирон утром насилу отогнал наглеца рюкзаком. Потом долго ходил, разминая отлежанные бока.
А ребята ещё долго смеялись:
- Ты, Мирон, природу любишь. Но чтоб всю ночь с козлом спать, да ещё с винторогим, ну ты, брат, переборщил…
Восхождение было не самым трудным. Но для Санька оно было первым.
Розовый снег. Пьяная вершина. Она дождалась его. А может быть, он её.
- А–У-АА-АА! - орал Санёк до хрипоты, до одури вместе с ребятами.
Перевалив через хребет, они спустились к морю. Три недели отпуска пролетели как один день.
Алёна давно должна была получить его письмо с эдельвейсом.
Санёк шёл от вокзала рано утром по мокрому асфальту родного города, обходя непонятно откуда и куда ползущих в таком количестве дождевых червей. Наверное, ночью был дождь. В рюкзаке о кружку бряцала незакрепленная ложка.
Прежде чем зайти в свой подъезд, Санёк по привычке вскинул взгляд на Алёнины окна и угадал за дыханием тюли её улыбку.
Ему показалось, поверилось или, скорее, почувствовалось, что и эта вершина давно с нетерпением ждет его.

1999г.