Психологи сразу узнают треугольник Карпмана в этой триаде, а для нормальных людей поясню. Треугольник со сторонами, одной из которой является Жертва, другой – Агрессор, и, сооответственно, третьей – Спасатель, постоянно находится в движении. Он меняет видимые грани одну на другую поочередно. Если сегодня вы – жертва, завтра вы превратитесь в агрессора, а послезавтра станете спасать. Психологи любят пример с женой алкоголика, которая, вся в синяках и побоях, вечером огреет сковородкой пьяного мужа, а наутро принесет ему же рассольчик. 

У меня на этот счет другая история. Точнее – три. Я расскажу их так, как помню, без прикрас и лоска, а вы сами решите, которая из сторон треугольника разыгрывалась в этой жизни.

Ведьма

Вы когда-нибудь испытывали дикий ужас, панический страх, перед самыми обыденными вещами и ситуациями, перед безобидными животными? Эти страхи мы тоже приносим из прошлых воплощений, по ним можно определить предыдущие смерти. Ну, или злоключения, как в этой истории. Бояться мышей кажется уже почти нормальным современному человеку, пауков там, гадов каких-нибудь. А бабочек слабо? То же самое с самолетами, холодом, жарой, водой, огнем, закрытым пространством. А судов и судебных разбирательств? 
Я боялась хирургических инструментов. Это я-то, - человек, который не болел в детстве, не лежал в больницах, кроме ангины года в 4, когда я была влюблена в своего лечащего врача, но мы удрали из больницы с мамой на второй же день, потому что мне там было невыносимо находиться. Так вот – ни одной операции за всю жизнь до сегодняшнго дня. Из хирургов знающая только доктора Стрэнджа и доктора Хауса, даже в родах побывавшая дважды без хирургических вмешательств, я панически боялась инструментов. Меня тошнило, когда я видела их даже в кино. Я не давала зашивать раны в детстве, коими изобиловали мои колени. И все такое прочее. 
Ну и пытки, конечно. О них даже слышать не могла. В кино проматывала или закрывала глаза и уши. Нет, я понимаю, что для любого нормального человека вид чужой боли, даже нереальный, будет неприятен и даже отвратителен. Но тут было нечто иное.

Я привязана к какому-то камню, наподобие алтаря. Грязная, голодная, обессиленная долгими лишениями. Меня держали в сырой грязной камере с землянистым полом, потолок которой был столь низким, что выпрямиться в полный рост было невозможно. Изредка бросали какие-то объедки, чтобы не умирали с голоду. Я была не одна. За решетками, толстыми и ржавыми, я видела мужчин, женщин, страшных и оборванных, косматых, изголодавшихся. Таких же, как я. Мы все были результатом «Охоты на ведьм». Святая Инквизиция была святее некуда! Теперь от нас остались только ошметки людей. Эти странные темницы, как гробы с решетчатыми стенами, сделали из нас живых мертвецов. Кожа да кости, смотреть не на что. Хочется вставить, что теперь мне понятно, откуда взялся образ Бабы Яги. Эти люди были похожи на настоящих баб Яг и Кощеев Бессмертных. Только, увы, они были еще как смертны. 

Но мучителям мало было превратить нас в безвольных одичавших существ. Им нужны были признания. И каждый, кого привязывали к алтарю, признавался во всем. И колдовал, да, наводила порчу, конечно, на всех подряд. Скот травила, души дьяволу вербовала. Длинный список деяний тщательно записывался на пергаменте, длиною в чью-то жизнь. А потом виновных сжигали на костре. На костре Святой Инквизиции сгорали стыд и позор человечества, ведьмы обоих полов. 

Я уже приноровилась и к своему гробу, и к нехватке еды. Даже к исчезновению «соседей», с которыми редко переговаривались через решетки, когда никто не слышал. Но вот теперь новое приключение. На грубой тканине грязно-бурого цвета лежат инструменты. Клещи, ножи я узнаю, но там лежит целый ряд других приспособлений, от одного вида которых кровь стынет в жилах. А, казалось, в этом тщедушном теле уже нет ни страха, ни сил бороться, но эти орудия…

Дальше – смутно. Палач берет инструмент, и дикая боль пронзает все мое существо, так мне кажется, и ответом этой боли откуда-то снизу бьет волна белой холодной ярости. Вспышка белого света – и я стою в воронке. Вокруг меня – сожженная земля, нет больше ни темницы, ни палача, ни даже алтаря подо мной. Деревни, в которой обосновались инквизиторы для допросов, тоже нет. И ни одной живой души.

Я стою, как громом пораженная, не в силах отвести взгляд от черной дурно пахнущей гарью земли. Кто это сделал? Неужели Я? Но я не хотела, я не могла! Или хотела? Хотела и смогла.

Я бегу по болоту, чтобы меня не настигли собаки, идущие по следу из выжженной деревни. На мою беду, своих прислужников инквизиция хватилась раньше, чем я успела далеко уйти. Ноги топнут в трясине, пахнет болотной гнилью и травами. Наверное, сами кикиморы шарахаются, едва завидев меня издалека – вся в грязи, косматая, тощая, костлявая, с кровоподтеками и ранами на теле, плохо прикрытом грязными тряпками. 
Я должна выжить, должна дойти. А куда я спешу? Где ждет меня укромное место, тепло и немного горячей воды в кружке? Это неважно. 

Я просто бреду. Все дальше и дальше. Бежать уже нет сил. Лай собак стихает вдали. Пахнет березовым дымом. Или мне это только мнится? 

А дальше – сладкое уютное забытье. И как будто со слов очевидцев: меня нашла старая травница, живущая на болоте в крохотной теплой избушке. Ее ученик помогал ей врачевать мои раны, они отмыли и накормили меня. Ухаживали, принимали как родную и не задавали вопросов. Человеку с такими ранами вопросов уже не задают.

Я думаю о своей прабабушке, которая рассказала мне о целебных свойствах трав и диктовала заговоры, когда я была ребенком. Думаю и о друге, с которым мы вместе исцеляли больных и изгоняли демонов в протестантской церкви. 

Мне не хочется вспоминать, что было дальше, хочется думать, что я так и осталась в той избушке, вместе с такими родными мне сейчас людьми. Но я точно знаю теперь: у меня была Сила тогда, и аленьким цветочком я не была. 

Иногда девушки, вспоминая свои ведьминские жизни, видят себя «невинными овечками», угодившими на костер злых инквизиторов. Но это правда лишь отчасти. 

Спрашиваю: как ты попала на костер?
- Мужчина предал. Написал донос.
- А что ты мужчине сделала? 
- Отказала..
- А как отказала?
- Размазала, разрушила, уничтожила!
Однажды ответом было:
 – Деревню вытравила. Не нравились мне они. 

Это я к чему? В цепочке воплощений не все так просто. Если ты вдруг оказалась жертвой, значит, где-то выступила агрессором. Если ты уничтожал людей вокруг себя, значит, пострадаешь после. Связи не всегда очевидны. Но они однозначно существуют.

Мы идем по несвижскому парку, нам 9 лет. Мы держимся за руки, и нам так хорошо вместе. Легко и беззаботно.
 «Пойдем волчью яму смотреть?» - «Ой, неет.. там страшно!» «Но ведь с тобой буду я!» «Всегда?» «Всегда».
 
Что мы помним из своего прошлого? Лицо матери, голос отца. Запах бабушкиных плюшек поутру. Свои первые открытия. Как собирали камушки у реки, как закапывали цветные стеклышки. Если хорошенько порыться в памяти, можно откопать и первую учительницу, и первый поцелуй, любовь, разбитое сердце. Счастливые люди! И одновременно несчастные. Ведь только потом, значительно позже, мы начинаем понимать, что часть нашей памяти, примерно так 99,99999…% заблокирована и запаролена где-то, в глубинах вашего подсознания. 
Сейчас, когда я помню множество своих воплощений, я понимаю зачем. Наша психика хрупка, и не каждый может выдержать груз этих воспоминаний. Остается только чувство, что мы не принадлежим этому миру. Что мы здесь в гостях, мы – иные. И бродим, бродим в поисках «своих». А где они, эти свои?